— Виса. — И тут же огорошил наивного моего приятеля:
— Поехали к друзьям. Деньги у них.
— Какие друзья? Почему у них? — разочарованно заспорил мой коммерсант.
— Мы договаривались, что ты деньги сразу отдашь!
— Ну как «сразу»? Как «сразу»? — удивился Виса. — Посмотреть нада?
Показать-рассказать, как включается-шмучается, нада? Выпить, чтобы хорошо работало, нада? Тут посмотреть можем? Попробовать тут можем? Очень прошу, поедем. Все деньги приготовлены, ждут тебя. Что ты сердишься? Ты не один. У твоего друга автомат. Я — один, без оружия. Почему ты сердишься? Почему ты смеешься?..
Последнее он спросил у меня, после того как я демонстративно хохотнул, показав, что не верю в его безоружность. Но в общем-то я помалкивал, не без злорадства наблюдая за Шмелевым. Тот побурчал, позыркал недовольно. Но деваться ему было некуда, и Евгений сам начал грузить в салон серой «волжанки» наше приданое. Ехали долго. Вдоль парка, потом по проселкам.
Если ребята майора и следили за нами, то делали они это на редкость незаметно. Я их не то что не видел, даже не чувствовал. И на всякий случай расслабился, настраиваясь выкручиваться в одиночку. Вот что мне в такие минуты нравится в современной компьютерной технике — так это то, что ей много не надо: очередь или пару ударов прикладом — и кранты.
Ждали нас четыре машины. Два джипа с затененными стеклами, ЗИЛок и проржавевший «Москвич». Стояли они посреди километрового прямого и относительно ровного участка дороги, чего примерно и следовало ожидать.
Снег был отлично укатан и глянцевел, как асфальт после дождя. Когда мы остановились, съехав на расчищенную в обочинном сугробе площадку, из джипов высыпало полвзвода в камуфляже и с автоматами. Все кавказцы.
Неужели еще придет время, когда стрельба в самом центре Москвы и вооруженные кодлы в ее парках опять начнут нас удивлять? Дожить бы. Чтобы и потомки оценили всю неодолимую прелесть нашей молодости...
Боевики обступили нашу «волжанку», один из них постучал пальцем по стеклу Шмелеву. Тот вылез, притворив за собой дверь.
О чем-то они там поговорили, и Евгений, просунувшись в салон, скомандовал мне:
— Выгружаемся.
Я спокойно, держа зажатый в поднятой руке дистанционный взрыватель, вылез и встал рядом с дверцей. Сказал Женьке:
— Разгружают пусть сами. Слушай... Как тебя зовут? — спросил я через крышу «Волги» у того, с кем говорил Шмелев.
— Зачем? Какая тебе разница?
— Мы ж друзья! А кто друга «Эй, ты!» зовет?
— Пусть будет Георгий.
— Пусть. Так вот, Георгий, ты ж понимаешь, что это такое? Если я палец отпущу — взорвется все это хозяйство. От всех пыли не останется.
— Зачем? Вы нам покажете, что привезли, мы отдадим деньги — и езжайте себе.
— Это само собой. Но сделаем так. Машину ставим вон там, мордой отсюда. Ты отдаешь ему деньги, — я показал на Шмелева, — он садится в машину с этой моей штукой. Я тебе все показываю-рассказываю...
— Зачем не веришь?! Обижаешь!
— А меня, может, количество и вооружение твоей охраны обижает. Но я ж молчу?..
После этих слов помолчали все. У Шмелева тоже хватило ума не лезть в разговор. Наконец Георгий что-то прогыргычил одному из своих. Но, кажется, не по-чеченски. Тот сходил к джипу, принес сумку, расстегнул, показал нам пачки долларов. Я проверил — не куклы. Потом я подождал, пока нашу «волжанку» разгрузят и отведут за полкилометра. Заметил, что трое парнишек бочком стали уходить в заросли за левой обочиной, и попросил их вернуться к друзьям. Затем кратко объяснил Евгению, что это за машинка у меня в руках и что будет, если он отпустит кнопку. Умоляюще посмотрел в его насупленное, ожесточенное лицо:
— Очень тебя прошу, сделай, как я говорю. Иди к «Волге», не выпуская дистанционник из левой руки. Сядешь в машину — поставь на нейтралку и заведи мотор. Возьми у меня из кармана монокуляр. Наблюдай за нами через него. Следи, чтобы никто из них не шмыгнул в кусты. Не расслабляйся, пока я не подойду к машине. — Он слушал каменно, упорно глядя поверх моего плеча в небо. — Если кто-то к тебе подойдет ближе чем на триста метров — взрывай и газуй. Если увидишь, что кто-то, кроме меня, взялся за ту камеру — помнишь?
— взрывай и газуй! Домой не возвращайся: там тебя ждут. За Веру не бойся, на нее у них ничего нет. Прячься, сколько сможешь.
Он пожал плечами:
— Ладно, давай!
О том, что будет со мной, если отпустить кнопочку, он, сгребая под мышку сумку с деньгами, даже не поинтересовался.
Когда Шмелев дошел, сел в машину и из ее подсвеченной габаритками выхлопной трубы всплыл сизый дымок, я начал объяснять. Никто ничего не записывал, слушали как по обязанности. Ежились от холода. Чаще смотрели на Шмелева в «Волге», чем на то, что и как я делаю. Георгий больше пялился на камеру, чем на мои пальцы. Когда я спросил, какую дистанцию выбрать (снаряды были на двести метров на пятьсот и на километр), они долго и ожесточенно перегыргивались. Один из них в разговоре не участвовал и, видимо, не очень хорошо его понимал. Наверное, на его счет я ошибся, а чернявая его щетина была подкрашенной. Наконец, Георгий прикрикнул на друзей и заказал выстрел на пятьсот метров. Так я и надеялся. Если бы он выбрал другую дистанцию, пришлось бы врать что-нибудь про мощность взрыва или рельеф местности. Собирая комплекс и объясняя принцип его действия, я на всякий случай смухлевал: навел на ржавый «Москвич» камеру и загодя, пока «Москвич» еще стоял неподвижно, зафиксировал его в компьютере как цель.
Напряжение было слишком велико, и я боялся, что при движении не сумею или не успею навести все, как надо. Это теоретически просто: наведи камеру, поймай в перекрестие и нажми. А практически любой, кому приходилось пробовать делать видеосъемку, знает: порой пока поймаешь в объектив даже неподвижный объект, минуты две шаришь объективом...