Полиция подъехала уже после того, как напавшие на кортеж террористы, оставив труп с российским паспортом и многообещающую надпись, рассосались по горбатым улочкам.
Потом в Тбилиси объявили повышенную боевую готовность.
Спецназ оцепил город в радиусе километра от места покушения.
Заставы перекрыли пути на горные тропы, ведущие к отрогам Триалетского нагорья.
Руководители охраны президента вынуждены были признать: «Это была профессионально организованная диверсионно-террористическая военно-штурмовая операция, проведенная хорошо подготовленной группой командос. Сила и точность прицельного огня, при котором каждый движущийся объект уничтожается автоматически, превосходили все известные нам до сих пор примеры. Столь же четко были произведены отход и „растворение“ на местности».
Ну еще бы! Чем лучше нападавшие, тем незаметнее тот факт, что обучавшиеся спецами из ЦРУ и ФБР охранники, увлеченно перестреливаясь с террористами, бездарно забыли о президенте. Великое счастье, что гаишник, как всегда, оказался там, где ему нечего было делать.
Окажись Барсик на месте, он бы смог даже подискутировать с Бабу.
Например, о проблеме независимости Абхазии, откуда сам был родом.
Но Барсика, как и всех прочих, там не было.
Их там не было, в сущности, по той простой причине, что там не захотелось быть некоему Мухе.
Правда, Муха оказался не одинок в этом своем желании держаться подальше от грязного дела...
Итак, о том, почему сквер, прилегающий к трассе президентского кортежа, оказался пуст, а Барсик так и не вступил в дискуссию с президентом...
Возвращаюсь к тому моменту, когда Каток объявил, что ловить мне больше нечего и ничего не остается, как позорно отправляться на заклание в ночной Тбилиси. Следом в блиндаже, расположенном сбоку от считавшейся заброшенной запасной взлетно-посадочной полосы, произошли два события. Впрочем, событиями случившееся в свете дальнейшего и называть-то неудобно.
Так, скорее два эпизодика.
Первый начался, когда, вежливо дав Катку договорить, подполковник-летчик отодвинул пустую миску, поднялся из-за стола и сказал:
— Ну я к экипажу. Готовим машину?
— Да-да, — рассеянно подтвердил Каток. — Я скоро подъеду.
"Вот оно! — подумал я с досадой. — Каток сам не намерен здесь задерживаться. Да, славно было бы, отключив всех этих влюбленных в Девку фанатиков, смыться отсюда на его самолете! Эх, если бы только здесь были наши ребята! И дернуло же меня, дурака, отколоться от своих...
Это я к тому, что хоть мне и случается по-глупому ошибаться, но я всегда готов признать свои ошибки. Особенно я к этому готов, когда ничего иного мне не остается.
Летчик вышел, неплотно прикрыв дверь отсека, и забухал унтами по ступенькам лестницы.
— Эх, Муха, Муха, — самодовольно сказал Каток, — как ты не привыкнешь: я ничего не делаю без подстраховки. Ты еще только...
Вот тут и начался второй эпизод. Сначала послышался скрип открытой летчиком двери на поверхность, и родной до боли в сердце голос заорал:
— Все на пол, бляди! Русский спецназ!
А потом в бункере раздались резкие хлопки газовых и световых гранат.
Артиста учили лучшие мастера отечественной сцены. Интеллигентнейшие, можно сказать, мастера драмы. Поэтому если он орал, то его было слышно даже в самом дальнем закутке самого огромного зала. Так что жалкую комнатенку, где обедала банда Катка и Девки, его голос заполнил столь плотно, что и для эха места не осталось.
Каток, правда, отреагировал быстро — он успел метнуться к шкафу с оружием и схватиться за автомат.
Я прямо-таки был обязан позволить ему за него схватиться, потому что иначе у меня не было бы оснований врезать ему ногой по морде. А врезать очень хотелось. Очень. Именно ногой. И именно, что характерно, по морде. А поскольку это мое желание осуществилось, то второй человек, к которому у меня был счет, майор Лапиков, отделался мелкими неприятностями. Я надеюсь, что пинок в то место, где у мужиков соединяются ноги, надолго избавил его от стремления совать свое хозяйство куда ни попадя. Я не ревнивый и в целом доброжелательный человек. Но что мое, как говорит одна моя знакомая, то — мое.
Когда на пороге появился Боцман и протянул мне кислородную маску с баллончиком на десять минут, я уже кашлял вместе с Катком и Лапиковым и всеми остальными членами зондеркоманды. Газ дошел до нас быстрее Боцмана.
Газ — он вообще очень доходчив.
Поэтому когда я из-под маски спросил:
— Чего вы так долго копались? — Боцман меня не сразу понял: на нем ведь тоже была маска, а слышно сквозь нее неважно:
— Чего, Муха?
— Ладно, проехали.
— А-а, а то я думал, что ты сердишься. Мы тут подзадержались, — объяснил он, — ждали, когда кто-нибудь выйдет.
— Это летчик выходил! — испугался я. — Он цел?
— Цел, цел, — успокоил Боцман. — Они все целы.
Справедливости ради надо сказать, что никто из гвардии Девки, Катка и К° САИП сопротивления не оказал. Они все лежали, сжавшись в три погибели, и давились рвотой. Газ, которым снаряжают спецгранаты, вообще штука противная. Но на тех, кто прошел обработку приворотным зельем Гнома-Полянкина, он действует потрясающе. Полностью лишает их возможности сопротивляться и вгоняет в тупой ступор. Я уже видел такое, когда впервые познакомился с Зоей Катковой при попытке похищения При.
Сковав всех находившихся в бункере наручниками, мы выволокли их наружу. Пока они катались, отблевываясь, и пока мы ждали, когда их можно будет загрузить в самолет, ребята вкратце рассказали мне предысторию своего появления в Грузии.