- Чего - "такое"? - Стоявший боком Михуил Федорович покосился на меня угрожающе.
- А хозяйство! Да тут, чтоб такую чистоту содержать и прочее, цельную толпу помощников надо иметь, не иначе?
- Дошло наконец, - вздохнул Полянкин, явно потеряв интерес к разговорам. - Я ж тебе говорил, и не раз: обо мне есть кому позаботиться.
И что характерно, сказал он это так, будто не он здесь главный. Или не один в старших ходит.
Полянкин повозился, подсоединяя к кейсу какие-то провода и датчики. Похоже, просвечивал. Потом вдруг выругался нецензурно. Схватил кейс и быстро сунул его в массивный железный ларь под верстаком. Крышку ларя запер мощными косынками. Нажал кнопку, и железная махина куда-то провалилась. Я подивился автоматизации, а он беспокойно отошел к стулу на колесиках и сел. Закурил "беломорину", пустил, прищурившись, дым в потолок и задумался, упорно не глядя в мою сторону. Поскольку ни гордость, ни выдержка в мои доблести для него не входили, я позволил о себе напомнить:
- А что именно вы обложили по матушке, Михал Федрович? И чем, интересно, вас эта матушка так возбудила?
- Ты это... - разозлился он, - волю языку дашь, когда я тебе разрешу! Приволок мне бомбу на полкило и еще спрашивает. Раньше спрашивать надо было. Не хрен было меня в свои делишки втягивать!
- Ну-у... - Крыть мне было нечем. Похоже, на сей раз влип я в огромную кучу дерьма. Как бы не утонуть в расцвете сил. И, думая об этом, я спросил: - А если рискнуть?
- Давай, - устало согласился Михуил Федорович, - рискуй. Залезай в ящик, ты там поместишься. Ковыряйся. Только скажи: кому твои яйца потом отдать на память?
Если первое было так, словами, то "кому отдать" явственно говорило: вопрос "кто еще знает, что ты пошел ко мне?" его интересовал всерьез. И я не собирался его разочаровывать.
- Нет проблем: напишу адресок приятеля, он знает, кому их вручить. Только пока они мне и самому пригодятся. В комплекте с прочим... Ну, Михаил Федорович, неужели вы - вы! - ничего не придумаете? Не может такого быть.
Льстя, главное - говорить с убежденностью. Тогда самый-самый умник тебе поверит.
- Может, парень. Все бывает... Но делать нечего, припер ты меня. Придется ломать голову. И - быстро. А ты пока подождешь.
- Конечно! Я пока смотаюсь домой, поем, переоденусь. А завтра...
- Никаких "завтра"! - прежде Полянкин говорил со мной хоть через губу, но достаточно вежливо. Как с гостем, пусть и незваным. Теперь его голос звучал с хозяйской категоричностью: - Ждать будешь тут, у меня. И не пытайся буянить. Ситуацию это упростит, но, думаю, совсем не в нужную тебе сторону... Понял - нет?
- Так чего ж тут непонятного? Я с радостью. Че мне буянить? Ежели, конечно, пожрать дадите. А то я с утра ни маковой росинки...
"Росинкой", похоже, я его доконал.
- Слушай, - почти добродушно попросил он, - кончай придуриваться, а? Мы оба знаем: ты не такая дешевка, какой притворяешься. Сейчас игра очень серьезная началась. Я, конечно, сам виноват... Но и ты круто завернул. Теперь сам по себе кейс - не главное. Вот что мне с вами обоими - вместе или врозь - делать?
- А че делать? Ничего не делать. Вы, Михаил Федорович, в доле, я друзей не накалываю. Вы уж извините, если что не так сделал. Но, может, еще и выгодой все обернется? - Я упорно делал вид, что не понимаю угрозы. Старался, чтобы Михуил ибн Полянкин сказал побольше.
- Кончай. - Он придавил высосанную до мундштука папиросу и встал. - Не мальчик, должен понимать: я тебя почти год ждал, не зная, что да кому ты сболтнешь. И теперь я тебя отпустить уже никак не могу. Не имею права. Так что иди за мной. И... - Он тяжело покачал лобастой, поблескивающей залысинами головой, - очень тебя прошу: не глупи. Все еще может обойтись.
- Не, Михал Федорыч, я в порядке! Надо идти? Куда? Ага, уже иду... Надо подождать? Я подожду. Какие мои годы! Вот когда меня первый раз в камеру на губе сунули - вот тогда я понервничал, а тут, у вас, я все ж таки надеюсь на обхождение...
Не слушая меня, он только бросал за моей спиной короткие реплики: "Погоди", "Тут налево", "Стой", "Иди"... В гостиную мы с ним не вернулись. Кстати, тот люк, через который мы вошли, оказался заперт, хотя я отлично помнил, что не без умысла оставил его полуоткрытым. Мы свернули в еще один новый для меня коридор со штабелями вполне современных картонных коробок из-под компьютеров и запчастей к ним. Потом спустились по довольно широкой, как в хрущевке, лестнице и, миновав несколько стальных дверей, остановились посреди полутемного коридора возле кирпичной стены. Кирпичи были новыми. Полянкин нажал на что-то, часть стенки отъехала. Внутри была обыкновенная круглая ручка замка. Он повернул ее, толкнул, и кусок стены, в которой я бы ни за что не угадал дверь, открыл нам еще один коридорчик с еще одним стальным люком в конце. Да тут одного железа у него на тысячи и тысячи.
За люком обнаружилась вполне обычная камера: тусклая лампа в нише, забранной стальной решеткой, бетонный пол, топчан с полосатым весьма замызганным матрасом, столик с алюминиевой миской и эмалированной кружкой. Ох, как сразу есть захотелось - так в животе засосало, что на мгновение я даже перестал гадать: во что же еще я сейчас-то вляпался?
Глава четвертая. Генерал Ноплейко и Родина
У генерал-лейтенанта Ноплейко Ивана Васильевича мощный без единого волоска мудрый череп. И хотя глаза Ивана Васильевича чуть слезятся, а голос чуть дребезжит, когда ему возражают не по делу, выглядит он все равно орлом. Честным, неподкупным и несгибаемым. В своем кабинете на третьем этаже монументального здания Службы анализа и предупреждения Федеративной службы охраны (САИП ФСО РФ) Российской Федерации генерал Ноплейко пребывает только в форме. Причем форма эта выглядит непробиваемым панцирем из-за обилия военных знаков и орденских планок, из-за того ворот и плечи мундира генерала на размер-другой больше его тела. Болтающаяся в этом вороте тонкая морщинистая шея, едва, кажется, выдерживающая мощную голову, лишь подчеркивает: этот человек отдал всего себя службе. Всем, знающим генерала, известно: так разительно он похудел из-за облучения, полученного при ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС. Каждая из наград Ноплейко более чем заслужена и почти каждая связана с эпизодом, когда Иван Васильевич рисковал жизнями или отдавал жизни. Это, как и практически все в своей безупречной биографии, он делал по приказу Родины и ради Родины.
Собственно, он и сам почти в любом разговоре упоминает: "Когда мы приступили к ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС, то..." Продолжение зависит от конкретной ситуации и мысли, которую нужно подчеркнуть или доказать: "...то ни на минуту не забывали: за нами - вся страна!" или "...то особое внимание уделяли духовно-моральному уровню личного состава!".
Сейчас, поздним декабрьским утром, Иван Васильевич, глядя на свое отражение в светлой полировке шкафа, вполголоса произносил:
- Когда мы приступили к ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС, то никто из нас не спрашивал, чиво нам может дать Родина. Кажный из нас думал только о том, чиво он сам может дать Родине! Потому мы не только выстояли, значит, но и не допустили всемирной катастрофы. Хотя и рисковали жизнями... Нет, лучше так: потому мы и смогли, рискуя жизнями, предотвратить всемирную катастрофу! Да, так - четче. Чтоб знали эти неблагодарные собаки.
Генерал готовился к выступлению в суде. Он вел огромную общественную работу, способствуя патриотическому воспитанию молодежи. И, конечно, с радостью согласился, когда прокуратура пригласила его блеснуть в качестве общественного обвинителя. Некий сопляк отказывался служить в армии. Якобы убеждения этого труса и неженки настолько расходились с тем, что делает российская армия, что он предпочел сидеть неделями в промороженном карцере тюрьмы. Лишь бы не быть с теми настоящими париями, которые его, подлеца, в это время охраняют и защищают.
- Товарищ генерал-лейтенант! К вам подполковник Катков просится, доложил селектор звонким голосом адъютанта.