А он ползал по волосатому линолеуму. Он рос в подсобке, маленькой квадратной комнате без окон. В ней стояли три лысые искусственные головы. Одна мужская, одна женская, одна – популярного актера с фамилией Трюфель. “Для чего они”, – спрашивал Халамед у парикмахеров. “Если клиенту отрежет голову, заменим вот этой”.
Он верил.
Он верил всему. Он рос в подсобке.
Однажды голову вынесли. Одну из трех. Халамед выбежал в зал, чтобы увидеть, как на дырку в плечах сажают новую немного пыльную голову.
И не увидел.
Просто ее украли и продали через окно. В окне мелькнули руки покупателя. Может, это был актер Трюфель.
Несправедливость мира, в котором можно продать голову через окно, поразила Халамеда.
Ее зовут Стюардессой.
Вот и все, что о ней можно сказать. Остальное – макияж.
Они медленно передвигались по взлетному полю.
Вынырнул кусок улицы, с хлебным магазином и бегающими детьми. Город никак не мог закончиться. Пытался и не мог. Проехал трамвай, рассыпая дрова звука.
“Далеко еще до самолета”, спросила Аделаида, держа на руках чужого ребенка. Она украла его где-то в центре, вместе с авиабилетом. Теперь жалела об этом. Ребенок обнимал ее.
Последние остатки города исчезли за бетонным забором. К забору была привязана собака. Она сторожила аэродром.
Собака подошла к Аделаиде и дала ей лапу.
“Возьмите”, сказали стюардессы. “Не то она обидится и укусит”.
Аделаида поставила ребенка на землю и взяла собачью лапу. Ладонь наполнилась когтями и пылью. Аделаида отпустила лапу и вытерла ладонь об чужого ребенка.
Ребенок остался играть с собакой. Так будет лучше. Для всех. Она не обязана отвечать за случайно украденных детей. Надо думать о будущем.
Она обернулась. Ребенок и собака смотрели ей вслед.
В голове вертелось слово “Дельфинарий”. Дойти до самолета, упасть в жесткое кресло, медленно выпить воды. Закрыть глаза, пошевелить закрылками, неловко побежать по взлетной полосе.
У тебя еще будут дети, Аделаида. Нужно только надеть короткую юбку, чтобы чужие взгляды не спотыкались о материю. Нужно только класть на ночь огуречные очистки на лицо. Вначале холодные и мокрые, потом теплые. Кожа молодеет, становится чужой. И никакой железной дороги. Стакан молока на ночь, мускулистый мужской поцелуй. Дельфинарий.
Брызнул дождь. Пассажиры стали воровать друг у друга зонты.
Аделаида бросилась к тому месту, где оставила ребенка. Но там уже никого не было. Дождь хлестал по будке. Аделаида раскрыла чужой зонт.
Значит, ребенка уже нашли и увезли.
Аделаида повертела осью зонта. Пассажиры подходили к самолетам, ощупывая их, выбирая. Аделаида схватила валявшийся рядом чемодан и побежала к толпе.
Мальчик Халамед стриг Аделаиду. Она, наконец, позволила ему.
“Я вас понимаю”, говорил Халамед, и стриг. Летели волосы.
Сначала он отстриг два последних года, полных мокрого белья и взгляда в окно, где снег и что-то горит.
Потом еще один год, когда поезда стучали особенно сильно.
Потом еще три года, когда голова наполнилась пением седых волос, которое пришлось глушить хной.
Еще семь месяцев, залитых солнцем супружеской неверности. Темным, задушенным занавесками, солнцем. Прокуренные диваны съемных квартир, зависшие над лицом глубокие мужские ноздри, любовник с фамилией Пыгин.
Потом еще два года слетели на пол.
Аделаида чувствовала, что молодеет. Ее тошнило.
“Я стригу звуки поезда, которые проникли внутрь каждого волоса”, говорил Халамед, гремя ножницами.
Аделаида, с короткой, мокрой стрижкой, играла щеками: надует – сдует.
“Разве внутрь волоса может что-то проникнуть”, спрашивала она.
Надула щеки. Сдула.
“Изнутри волос пуст”, объяснял Халамед, “в нем хранятся звуки. Ночью они…”
Она сидела, оглушенная молодостью.
“Халамед”, сказала она, откашлявшись. “Укради меня у Стенгазеты”.
Ножницы остановились.
“Ты боишься”, сказала Аделаида, чувствуя, как волосы царапают лицо. “Хорошо, я сама тебя украду”.
Волосы – это ороговевшие образования.
Их количество на одной обычной голове
колеблется от 50 тысяч до 150 тысяч штук.
Срок жизни одного волоса
от 2 до 4 лет.
За сутки из головы выпадает примерно 30-50 волос.
На их месте вырастают новые.
Самые толстые волосы наблюдаются у рыжих людей.
Голос Летчика глушился дверью. В окне, по подсыхающему саду, бежала собака. Вышел Секретарь.
“Стенгазета”, говорил Летчик в закрытую дверь, “ты думаешь, зачем они нас сюда привезли”.
“За воровство”, сказал Стенгазета, глядя на курящего Секретаря в окне на фоне неба и вышки.
“Но ведь воруют все. Почему именно нас”, не успокаивались за дверью.
“Потому что мы попались”.
“Они – тоже воры. Они украли нас, понимаешь”.
Стенгазета грыз ногти.
За дверью вытерли пот. “Надо организовать восстание”.
Уходящие шаги.
Шаги остановились.
“Ты – в оргкомитете, Стенгазета”.
Секретарь в окне сидел возле собаки, курил, и рассказывал ей свою историю.
Секретарь был преуспевающим блондином с серыми, под цвет пиджака, глазами.
Начинал, как и все в его возрасте: таскал деньги у родителей. Родители чувствовали, но за руку не ловили. Ребенок есть ребенок. У ребенка должно быть детство. Украденные деньги он заталкивал в трусы или в детские книжки.
На лето его отвезли к деду, на пасеку – чтобы дышал воздухом. Уезжал с тяжелым детским сердцем: в книжках оставались деньги. Пришлось рассказать о них маме, чтобы стерегла. Не обо всех, конечно. Мама рассказала отцу. Отец издал радостный звук. Купили стиральную машину и вафельный торт.
Одиннадцатилетний Секретарь ходил по пасеке. Дул ветер. Дед, пчелиный царь, бродил между ульев. Дед нравился Секретарю. В сундуке у деда лежали несколько пачек. Точнее, уже не лежали.
В конце лета дед открыл сундук и не увидел их. Перерыл. Взмахнув руками, как большая костлявая пчела, повалился на пол.
Секретарь плакал и колотил дедушку разными предметами, чтобы он ожил. Телефона со скорой помощью не было. Гудели пчелы. Секретарь, набравшись мужества, выхватил последнюю пачку из сундука и убежал под оделяло.
На следующий день приехали родители. Потом родственники. Скинулись на похороны. Секретарь тоже хотел скинуться. Немного. Из тех самых пачек. После этой большой кражи он чувствовал себя взрослым, почти космонавтом.
Дома ему сказали, что часть его книг пропала.
Истерика.
Через четыре года у Секретаря уже были бесцветные усики и компания “Пчела”, названная в честь любимого дедушки. Занимались телевизорами; по вечерам ходили пить пиво с маленькими раками, похожими на скорпионов. Южная луна плавала в каждой кружке, и дробилась во время глотков.
Компания процветала. Появилась коробка конфет на столе. Золотое кольцо. Два кольца. Любовница с тенденцией стать невестой. Кот ученый, умеющий ходить на унитаз.
По вечерам они ужинали и зевали. Он, невеста и кот.
Тогда он начал путешествовать. Чтобы меньше зевать.
Халамед сидит в продавленном кресле и изучает зубочистку.
Салон самолета. Между кресел с мокрым зонтом бродит Аделаида.
Подвозят двигатели и примеряют их к крылу. Двигатели не подходят. Рабочие уезжают.
“А в чем задержка”. “А в чем задержка”. “А в том”. “А в том”.
Новая партия двигателей. Из них вытряхивают мусор и тоже вешают на крыло.
Все крыло в двигателях. Самолет заваливается набок.
Из кабины выбегает Летчик. “Мать, мать, мать”.
Мальчик Халамед перестает разглядывать зубочистку.