Расстегнув под плащом рубашку, она быстро положила ладонь Официанта себе на грудь. Стало тепло и надежно.
Теперь она могла слушать его рассказ без помощи слов. Как бы громко ни выли двигатели. Как бы ни плакал мальчик Халамед. Как бы ни стучали над головой колеса невидимого поезда, которые догнали ее даже здесь.
Некст. Нэхсте. Цуги. Проссимо. Официант засовывал в стеклянные окошки какие-то документы. Изнутри на него смотрели стеклянные лица. Он обязан улыбаться, чтобы произвести впечатление. И он улыбался и производил. Снимите обувь. Снимает.
Пальцы незнакомых людей лезли ему в карман, за воротник и в носки.
“Это не наркотики”, говорил он на десяти языках планеты.
Так проходили годы. Документы терялись, и он просыпался в новой очереди с незаполненной анкетой в зубах. Наступила юность; вместе с угрями вылезли первые философские вопросы. Кто я? Куда я движусь? Что я там буду делать? В чем цель жизни?
“Ты – Официант”, сказали ему философы, стоявшие в очереди. “Движешься от темноты и мрака к свету и социальному пособию”.
Впереди шла дележка пакетной лапши. Потом еще проверка, с собаками. Снова чьи-то пальцы внимательно ощупывали все подозрительное ниже живота. А он стоял с закрытыми глазами и думал, что, может, это и есть любовь.
Он выворачивал карманы, вытаскивал язык, грелся в рентгеновских лучах.
Два раза его по ошибке арестовывали. Два раза возили на телешоу, где он рассказывал чужим голосом о детстве среди взрывов и минаретов. Два раза он пытался бежать и его экстрадировали обратно в очередь, к желтым лампам и пакетной лапше быстрого приготовления.
“Хотелось бы поработать официантом...”.
Тонкие пальцы остановились на груди Аделаиды. Она сидела, запрокинув лицо.
“У мужчин моей страны большие потенции, мы можем освободить ваших мужчин от тяжелой работы”.
За иллюминатором прыгало небо.
“У тебя была женщина”, спросила Аделаида, отстраняя официантскую руку.
“Два раза мы отошли в сторонку”, улыбнулся Официант и вытянул затекшие ноги.
Народ выполз в сад, но полил дождь. Часовой на башне раскрыл зонт маскировочной расцветки. Публика растеклась по комнатам.
Мальчик Халамед вошел в свою комнату, засыпанную оставшимися от Аделаиды волосами. Лег на койку. Закрыв глаза, стал представлять, как стрижет Секретаря.
По лицу Халамеда кляксой расплывалась улыбка.
Соскочив с койки, подошел к столу. Достал альбом для фотографий. К страницам были прикреплены разноцветные волосы. Под каждой прядью были имена. “Летчик”. “Стенгазета”. “Аделаида”.
Халамед вытащил из кармана скомканную газетную бумагу.
Внутри газеты была еще одна прядь.
Полюбовавшись, Халамед пристроил ее в альбом. Подписал, проговаривая вслух: “О”. “Фи”. “Цы”.
Прядь была темной, на каждом волосе было что-то выгравировано по-арабски.
Мальчик Халамед испачкал палец ручкой и закрыл альбом.
Состриженные лучи Аделаиды двигались на сквозняке.
Сама Аделаида сидела через две комнаты и размешивала сахар. Она держала чашку возле самого лица; капельки горячего пара оседали на подбородке.
Самолет летел. Бегала Стюардесса. Зажигалась лампочка “Вызов бортпроводника”. Стюардесса останавливалась, и быстро и умело била кого-то по лицу стопкой гигиенических пакетов. От ударов пакеты хрустели и мешали спать тем, кто сидел рядом.
“Говорит капитан корабля”, говорил Летчик. “Мой рост – один метр восемьдесят сантиметров, вес – семьдесят два килограмм, температура тела – тридцать шесть и девять по Цельсию, пульс ровный, кислотность слегка повышена. Я только что позавтракал, процесс пищеваренья протекает нормально”.
Аделаида разгадывала придуманный ею самой кроссворд. Официанта рядом не было. Новый мужчина склонился над ней.
“Давайте знакомиться. Меня зовут Стенгазета”.
Аделаида разглядывала квадратики кроссворда. Кроссворд не отгадывался.
“Давайте знакомиться”, еще раз предложил мужчина.
“Что вы хотите у меня украсть”, устало спросила Аделаида.
От дождя погас свет. Пришлось проводить вечер на ощупь.
Летчик стоял в комнате Стенгазеты и медленно поднимал гири.
“Я делаю гимнастику у тебя в комнате, потому что она на полметра шире”, говорил Летчик, выпуская из ноздрей воздух.
“Главное”, говорил он, “выбор цели. Им не удастся сломить. Нам нужна победа”.
“Для чего”, Стенгазета смотрел в темноту, где, вдыхая и выдыхая, двигались гири.
“Кто им дал право называть эту тюрьму домом отдыха”.
“Они сказали, чтобы мы здесь отдыхали от воровства”.
“Разве от воровства можно устать”, разозлился Летчик и закурил.
Дождь прекратился, и они вышли спорить в сад. Летчик, как любитель высоты, сидел на ветке; Стенгазета бродил внизу в мокрых шлепанцах.
“Воровство – это свобода”, говорил Летчик, болтая ногами. “Это единственное, что человек делает без принуждения”.
“Массаж головы выполняется тремя приемами”, рассказывал мальчик Халамед Аделаиде. “Кругообразными, толкательными движениями и поглаживанием. Массаж кругообразными движениями следует начинать с периферийных участков волосяного покрова головы, а заканчивать обязательно в области макушки”.
“Мне это не поможет”, говорила Аделаида и курила. “Мне нужен не столько массаж, сколько сочувствие”.
“Массаж поглаживанием действует успокаивающе на клиента, по этой причине его иногда называют успокаивающим. Такой массаж выполняется ладонями рук”.
“А еще мне нужна свобода”, сказала Аделаида и постаралась думать о Секретаре, потому что остальные мысли были еще хуже.
Секретарь был особым путешественником. Он ходил в разных частях света между могилами, что-то прикидывая, шевеля губами. Его видели на лесном кладбище под Таллинном. Его видели среди яйцеобразных соленых могил в Хиве. Его видели на японском кладбище на горе Коя, где в осенние ураганы падают со стоном криптомерии. Его видели на засыпанных листвой иудейских кладбищах Польши.
Он не благоговел. Он просчитывал вложение капитала в вечность.
Он говорил: “Большую часть своей смерти человек проводит на кладбище”.
То, что он видел, его раздражало. Везде одно и то же. Он просил переводчика перевести. Переводчик переводил. Так и есть. Одно и то же. А на этой могиле? Достаточно. Завтра я уезжаю, распорядитесь насчет билетов...
Наконец он оказался у нас.
На границе, паспортном контроле у него украли паспорт.
Подал заявление о краже. Украли и заявление.
Поехал на кладбище.
Там его и взяли. За воровство.
Секретарь плыл по эскалатору.
Вокруг блестел, дребезжал и радовался сам себе огромный супермаркет.
“А где кладбище”, спросил Секретарь.
“Здесь”, сказал гид и показал вокруг.
По встречному эскалатору двигались люди с мокрыми лицами. В руках шелестели пакеты с покупками.
“В начале это было обычное, заурядное кладбище всего с двумя магазинами. Цветочным и алкогольным. Потом хозяин цветочного магазина скопил денег и открыл магазин сигнализации. Чтобы когда цветы с могил будут воровать или мрамор отколупывать, сработала сигнализация. Торговля наладилась, кладбище наполнилось классическими звуками. Лунная соната, Турецкий марш. Некоторые даже специально за вазы дергали, чтобы послушать сигнализацию и угадать мелодию. Потом хозяин магазина напитков тоже поднатужился и открыл рядом новый магазин...”
Они сошли с эскалатора. Секретарь фотографировал. Вот в длинной супермаркетовской тележке провозят новенький, купленный на распродаже гроб. В нем уже что-то есть. Вспышка. Отснято. Тележку оставляют около отдела ширпотреба и всей толпой идут покупать пластиковые стаканчики для поминок. Около гроба остается печальная супружеская пара. Помявшись, пара исчезает в соседнем отделе нижнего белья, где тоже распродажа.