– Ты мог рисовать кисточкой херню всякую на рисовой бумаге, мог плавать, мог фехтовать мечом или палкой, мог стихи слагать, это не имело значения, чтобы ты не делал, ты пытался достичь Совершенства, – объяснил я.
– Поэтому литератор, – пояснил я, – ну, тот кто пишет всякую херню кисточкой на рисовой бумаге, он тоже Боец.
– Вот херня-то, – сказал он.
– Феерическая, – подтвердил я.
– Знаешь, – сказал он, – мне такой трепач тем более нужен. Ну, в Сорренто-то. Будешь нас идейно от полиции отмазывать.
– Не могу, дела, – сказал я.
– Ну, а куда ты едешь? – спросил он.
– На турнир «Кровавый спорт», – сказал я.
– Вы там типа сражаетесь, как в кино этом? – мне попался подкованный попутчик.
– Нет, стихи друг другу читаем, – сказал я.
– Но почему ты такой накачанный? – спросил он.
– Да я просто бомбилой при валютке подрабатываю, – объяснил я.
– Странный ты литератор, – сказал он.
– Это для денег, – сказал я, – а Путь для души.
– Ладно, – сказал он, внезапно на что-то решившись. – Я возвращаюсь завтра по этой же дороге, есть одно дельце в Кишиневе, если что, стой у городского супермаркета у дороги, я подберу.
– Буду в хорошей форме, подожду, – сказал я.
– У вас ТАК все серьезно? – спросил он.
Мне не хотелось его пугать.
Так что я даже и не намекнул, КАК у нас все серьезно.
ххх
Мероприятие было замаскировано под праздник весны и земледелия, так что на входе крутились какие-то прошмандовки в национальных костюмах. В волосах у каждой были ленты цвета флага Молдавии. Каждая – прошмандовка, не лента – напоминала одновременно и Чепрагу и Ротару, только помоложе, да поблядовитее. А поблядушка с внешностью Ротару это как проститутка, загримированная под Зыкову.
Национальное оскорбление, подумал я, и разозлился.
Девки встречали приезжих мамалыгой с солью. Я попробовал, сплюнул, и похлопал поблядушку по жопе. Отодвинул охрану и зашел в зал. А уж там никакого антуража не было. Только пара свечей – для духов погибших бойцов, – татами в центре на небольшом возвышении, да зрители вокруг. Зрители в массе своей и были бойцами. Я огляделся. Кивнул парочке знакомых лиц. Ко мне подошел распорядитель.
– Лоринков, Молдавия, – сказал я.
– Ваш бой через пять минут, – сказал он беспристрастно.
Я молча кивнул. Опять эта гребанная китайская страсть к сюрпризам.
– Кто соперник? – спросил я.
– Узнаете на ринге, – сказал он, – разминайтесь.
– Каков порядок боев? – спросил я.
– Мы слышали, вы любите сладкое, – сказал он, и это была правда.
– Так что сильнейшие останутся вам на десерт, – сказал он.
– Если, конечно, вы раньше не попадетесь кому-то, кто любит бифштексы, – сказал он с гадкой восточной улыбочкой.
Херов шутник. Я отвернулся, снял с себя рубашку, – выгляжу я, благодаря подработке, на десять баллов, – и быстро размял суставы. Ударили в гонг. Я вышел.
– Лоринков, Молдавия, – сказал кто-то сверху из судейских.
Я поклонился. Навстречу мне вышел суховатый мужик лет сорока-сорока пяти. Коротко стриженный. По глазам видно, приходилось страдать, да и повидал кое-чего в жизни. Значит, нормальный мужик. Я подавил в себе симпатию, потому что это был соперник.
– Этот год мы объявляем юбилейным, – преподнес сюрприз собравшимся судья.
– По правилам юбилейного года боя проигравший погибает, – напомнил судья правила юбилейного года.
Черт. Я ТЕМ БОЛЕЕ подавил симпатию. Он, судя по его виду, сделал то же самое. О кей.
– Чак Паланик, США, – сказал рефери.
По залу пробежал шепоток. Первый бой с одним из лучших. Вечные фокусы. Ладно, подумал я, с другой стороны, никто не просил тебя залупаться и на каждом углу трындеть о том, какой ты великий. С другой стороны, подумал я, как раз Я-то сейчас, – в отличие от него, – в наилучшей своей форме.
В гонг ударили еще раз.
Мы с Палаником бросились каждый к своей машинке. У нас было по пятнадцать минут. Я написал рассказ про хореографа, который спился, обидевшись на Бога. Чак слажал – вот что значит быть звездой, и не держать себя в форме. Накалякал опять что-то про имплантанты, трансвеститов, мордобой, и рак крови, и как его боится главный герой. Это было похоже на домашнее задание курсов писательского мастерства.
– Победитель Лоринков, Молдавия, – сказал судья то, что и так было всем очевидно.
Чак, надо отдать ему должное, не выпендривался. Коротко мне поклонился, и лег на татами. Я взял машинку – старая, тяжелая, потому и брал, – и в три-четыре удара размозжил ему башку. Тело уволокли. Я позволил себе выдохнуть в полную силу.