– Фух-хуф, – сказал я.
ххх
Они не были оригинальны, и – как в кино «Кровавый спорт» – старались в первых боях стравить сильнейших с новичками, но непременно, чтобы бойцы были похожи по стилю и манере боя. Сначала какой-то какой-то мерзкий носатый француз – то ли Бедродер, то ли Бедбер, – разнес башку толстому, сыроватому на вид парню из России, написавшему херню про офисного работника. Зал покойного справедливо освистал, потому что на «двоечках» бой на выиграешь. Потом пришла очередь французишки: его мастерки уложил блестящим рассказом американец МакКинерни.
– Вуаля, – развел руками носатый, ложась на татами.
Ох уж эти лягушатники. Вечно им хочется повыпендриваться, даже на плахе. Американец поступил с ним гуманно, просто сломал шею точным ударом тяжеленного ноут-бука, ребром прямо между позвонков. Я поаплодировал. Маккинерни мне кивнул. Сам Маккинерни знал меня. Я понял, что мои шансы серьезны.
Следующим моим соперником был Уэлш.
– Лоринков, Молдавия, Ирвинг Уэлш, США, – сказал судья.
Снова американец, подумал я, заходя на татами. Гребанная империя зла! Маккинерни мне подмигнул. Уэлш написал рассказ про тетку, которая была мужиком, и поэтому трахалась только в задницу, потому что искуственное влагалище было у нее в шрамах. Это был явный плагиат у самого себя. Я ожидал чего-то получше. Мне даже жаль стало, что я потратил на него свой рассказ про маньяков в небольшом городке. Уэлш лег, и я спросил его:
– Почему ты не боролся?
– Чувак, меня задолбала наркота и я здорово устал от литературы, – сказал он.
Что же. Сильного соперника надо уважать. Я постарался отправить его на Парнас как можно безболезненнее. Тело уволокли и я вскинул руки. Поймал пристальный взгляд из зала и мне стало неприятно.
На меня в упор глядел Сароян.
ххх
– Ну, что, парень? – спросил он меня, когда мы вышли на татами.
– Пришла пора сразиться с НАСТОЯЩИМ серьезным соперником? – ухмыльнулся он.
– Запросто, – сказал я.
Хотя слегка волновался. Это же, мать вашу, Сароян. Он самого Чехова завалил на прошлом турнире! Но я был готов и на этот случай. Поэтому когда старик Вильям сочинил рассказ в стиле журналиста-Панюшкина, который пытается писать в стиле самого Сарояна – сентиментальную херню ни о чем, с вечными повторениями, смысловыми особенного, – я завалил его превосходным рассказом про отца-одиночку. Жестоким, но грустным. Блюз убийц. Сыграл на его поле.
– Сыграл на моем поле, – сказал он уважительно.
– Если бы ты попробовал сделать что-то в стиле Уэлша или Паланика, ты бы проиграл, – сказал он то, что мы оба и так понимали.
– Но ты молодец, – пожал он мне руку и лег.
Мастера. Тем они и отличаются от всякой херни, что в состоянии оценить замысел и силу соперника. Я избавил от страданий бытия и Сарояна. Следующим был Буковски, и это было очень тяжело. Старый пьяница сопротивлялся, как мог. Попробовал разнести мои позиции, сочинив великолепную историю про пьяницу-почтальона, который приносил всем в конверте вместо денег Дьявола. Но я-то был с Ним повязан, так что мой рассказ был о том, как Бог ждет письма с Дьяволом внутри, ждет, и пьет, совершенно опустившись, валяясь на продавленном диване в одних сатиновых трусах-семейках. Пьет и ждет. Буковски, кстати, – как и все алкаши, – умирать не хотел. Но, как и все гении, понимал, что чувство меры просто необходимо.
Я разнес ему голову печатной машинкой, по которой кровь уже просто стекала, и понял, как устал.
В первом ряду мне вежливо хлопали двое: верзила в свитере и джентльмен в костюме. Хлопали сдержанно и вежливо, Хэм и Фитц.
Все только начиналось.
ххх
Дальше пошел настоящий калейдоскоп. Ну, или мясорубка, как вам угодно. Я лихо расправился с Селином – мизантроп сраный только и делал, что кривился, пока не перестал дышать, – довольно быстро разобрался с Чапеком. Потом был невероятно сильный соперник, Фаулз, но он слишком увлекся постмодернизмом, и, как и все старомодные – не то, что нынешние – англичане, был чересчур выспренним. Потом пришел черед Гари, но глаза у того были как у сломленного человека. Он только начинал пробовать мою оборону чересчур метафоричными – ох уж эти французы – рассуждениями о мире, о-ла-ла, и даже не приступил еще к сюжету, как я, замотав его диалогами, уложил прямым правым – историей воздушного змея с ударным концом.
Следующим был Бабель, и это приятно будоражило. Разговаривать по правилам боев на татами было нельзя, но бойцы это правило нарушали, а рефери особо не заморачивались на этот счет. Так что я мог, наконец, высказать ему все.