— Ну?! — закричал он, увидав, что Валерий Александрович ещё не ушёл, а следит за разгрузкой молочной машины. — Купил? А на кой он тебе? Это не краски, а мечта, я их для великой картины берёг, а ты за пятёру у человечества великий шедевр украл! Дерьмо ты!..
Валерий Александрович хотел ответить, но растерявший остатки интеллигентности алкоголик перешёл на крутой мат, и Валерий Александрович поскорей ушёл, провожаемый воплем:
— Думаешь купил и художником стал? Не получится!..
Бессильная пьяная злоба пропившегося живописца вообще не задела бы Валерия Александровича, если бы не одно, мелкое казалось бы, событие. Дома Валерий Александрович включил телевизор и попал как раз на передачу о художниках. А точнее — о современном авангарде. Жалобы на то, как худо жилось живописцам в застойные годы, мало тронули Полушубина. Сам он честно работал и жил неплохо. Грех жаловаться, хотя желательно было бы получать побольше. Значит, эти просто работать не хотели. Но полотна, которые крупным планом показывали с экрана, потрясли и возмутили его. Искажённые хари, детские каракули, чёрные квадраты... И это живопись? Да так каждый сможет!
Валерий Александрович повернулся к столу, где всё ещё лежал ящик с красками, сдвинул полированную крышку. Тюбики, казалось, ждали, когда умелые пальцы выдавят на палитру их цветное содержимое.
В душе Валерия Александровича созрело решение. Раз уж он купил эту штуку, то её надо использовать. Он напишет картину, свой портрет. Да, он не художник, его не учили, не тратили на него народные деньги, но он сделает лучше, чем эти ноющие неудачники.
Валерий Александрович подошёл к зеркалу, чтобы рассмотреть себя. Конечно, он не красавец, прожитые шесть десятков отпечатали заметный след, но они же придали лицу значительность, уверенное спокойствие и благородство, рождённое сознанием личной нужности. Валерий Александрович остался доволен своей внешностью и упрочился в принятом решении.
Прежде он, томимый пенсионным бездельем, подумывал о воспоминаниях, исписал даже пару страниц в учётной книге, бог знает когда и зачем вынесенной со службы. На двух учётных страницах уместились сведения о месте и времени рождения, о ближайших родственниках, а также перечень мест работы и должностей. Короче, лаконичный язык, которым так гордился Валерий Александрович (никогда начальство не вычёркивало из составленных им писем ни единого слова), на этот раз подвёл хозяина. Вместо воспоминаний получилась автобиография. Подвела привычка. Но к живописи-то у него привычки нет, и здесь он сумеет рассказать о непростой, но недаром прожитой, нужной людям жизни.
Валерий Александрович прекрасно знал, о чём должно рассказывать искусство, и не сомневался, что на этот раз всё получится как нельзя лучше.
Оставались некоторые технические трудности. Чем писать у него есть, а на чём? Не скатерть же портить... Валерий Александрович немного поразмыслил, потом достал старую чертёжную доску, на которой давно уже не чертил (с той поры, как сменил должность конструктора на инженера по ТБ) и с помощью струбцины закрепил на ней подаренную «фитюлькой» репродукцию, здраво рассудив, что спецткань выдержит ещё один слой краски.
На следующий день с утра Валерий Александрович отправился в библиотеку. Он был не настолько самонадеян, чтобы хвататься за кисть, не подготовившись предварительно теоретически. За день Валерий Александрович выяснил, что в библиотеке имеется очень неплохая столовая, где подают говяжью печень в сметанном соусе, вкус которой он успел позабыть, установил, что холст должен быть прогрунтован (прямо по холсту пишут только эти, модные), а также запомнил два непонятных слова: пленер и подмалёвок.
По дороге домой Валерий Александрович зашёл в магазин и купил стограммовую баночку белил. Тратить на грунтовку краски из набора было жалко.
Репродукция ожидала его, зажатая в струбцину. Девица сидела с расшнурованным платьем и не смотрела на Валерия Александровича. А младенцу тем более всё было до феньки. Он, закатив глаза, сосал титьку.
— Бесстыдница! — сказал Валерий Александрович и принялся замазывать девицу белой краской.