Голубая машина в обмен на мою зеленого цвета книгу. Гонорар пришел на сберкнижку в пятницу, а в субботу поехали и купили. Никаких особенных чувств не испытал, кроме ощущения новых хлопот.
28 апреля 91.
Сегодня выдалось время, и я бродил по своему старому району. Тихий воскресный день, солнце за светлыми облаками, нет машин, почти нет прохожих, и я прошелся мимо своей 165 школы (бывш. 1-й Гимназии), прошелся по Кирилловской улице и дальше - тем маршрутом, которым два года (9-й и 10-й кл.) спешил на занятия. Школа наша стоит с заколоченными окнами - ремонт. И многие дома рядом ждут оживления - старые дома. С трудом узнавал былые места. Двадцать лет там не ходил, с выпускного вечера. И вечер вспомнил, и Надю Шипилову, и ребят, и девчонок. А вот ощущение от первого поцелуя вспомнить не мог. Помню, как стояли в ее парадной и неумело пытались целоваться - и все.
Я показывал тестю машину, которую временно поставил на его стоянку. Ему понравилась.
Вчера долго искал в "Других берегах" Набокова описание его дома на Б. Морской - закрались сомнения в расположении комнаты, где он родился. Я считал, что это 3-й этаж, три крайних к площади окна. А Самуил Лурье сказал, что 2-й этаж. Искал, но не нашел. А сегодня лень. Учил англ. слова по карточкам.
30 апреля.
Ходили с Ольгой на Святослава Рихтера в Малый зал филармонии. Бах, английские сюиты. Нас посадили на дополнительные стулья на сцене. Рихтер сидел к нам спиной.
Желтые старческие пальцы, лысый затылок с белым пушком, лакированные туфли на желтых педалях рояля - они то газовали, то нажимали на тормоз. И дивная музыка, которой правил этот старик-водитель.
1-4 мая. Зеленогорск.
Майские провели на даче.
Два мужика, которых привел племянник Вовка, вскопали за три водочных талона и 30 руб. огород под картошку и место под лужайку, которую мы хотим разбить с нашей стороны участка. Первый раз воспользовался наемной рабочей силой на своем огороде. Старею или мудрею?
5 августа 1991 г.
Бешеное лето.
Брат Юра приехал из Владивостока с сыном. Принудительная родственная пьянка.
Дела: выпустил книгу Валерия Попова "Праздник ахинеи", сборник прозы.
Ольга шила тряпки, строчила "вареные джинсы" и сама продавала их на зеленогорском рынке. Мы с ней эти самые "варенки" и варили в нашей бане, когда я возвращался из города с работы. Технологию придумали сами, по справочникам и слухам.
Рэкетиры какие-то накатились на Ольгу - я дал им с пьяных глаз 250 рублей, послал за водкой и привел к себе домой, чтобы поговорить за жизнь и расспросить о трудностях их непонятного ремесла. Ольга разогнала нашу компашку, обругала меня, и на следующий день, протрезвев, я поднял на ноги половину Зеленогорска, чтобы погасить их, потому что они снова заявились к Ольге уже в расширенном составе. Молодые заезжие ребята из Кирилловского.
Одному сломали челюсть - тому, который грозил Ольге, что она всю жизнь будет работать на лекарства, и он пришел через три недели просить денег за вставленные фарфоровые зубы. Сказал, что заплатил 3 тысячи - занял у друга. Меня дома не было. С ними объяснялась Ольга в присутствии Юры - сказала: никаких денег, катитесь подальше. Юра в тот момент чистил селедку на улице большим колбасным ножом и молча слушал рассуждения рэкетиров, подтачивая нож о наждачный круг. Сказал, что у них, кажется, был пистолет. Или газовый баллон. Один из них держал руку за пазухой. Юра не проронил ни слова. Рэкетиры повыпендривались и ушли.
Хоть повесть пиши про это сумасшедшее лето...
Персонажи:
Лева Никитин - бывший артист оперетты, шофер автобуса с нашей улицы. Эдакий шекспировский Фальстаф, будивший меня утром предложением съездить куда-нибудь на его старом носатом автобусе. И мы ездили. Занял у меня денег и запил.
Сашка Гузов - сын персонажа моей повести "Мы строим дом", возил меня на моей машине в качестве шофера нашего представительства.
Слава Иоффе - местный авторитет, приятель моих старших братьев, бывшая послевоенная шпана, ныне коммерсант в авторитете. Принимал участие в разборке с заезжими рэкетирами.
Светка - буфетчица. Живет на нашей улице. Простая справедливая тетка.
Саша Конышев - ее гражданский муж, бывший ресторанный музыкант, зам. директора Дома писателя.
Танька Мартышова - рыночная торговка, несчастная женщина.
Юра Иванов, - мой товарищ по Коммунару, уважаемый местный житель, перегоняющий из Финляндии машины.
Сеня - директор зеленогорского рынка. Молчаливый человек.
Женя Татаринцев - шофер из зеленогорского гаража.
Паша - его приятель, который спросил "рэкетира": "Ты будешь вставать на колени и извиняться перед женщиной, гнида, или не будешь?" И после этого сразу дал по зубам.
Рэкетиры - Женя, Сережа, Олег (длинноволосый) и др. жители пос. Кирилловское.
Юра - мой брат.
Юрик - его сын. Все лето болтался по бабам.
Вовка - племянник. Помогал шибко умными советами и ходил за выпивкой.
Рыночные люди.
28 сентября 1991г.
Весь август и сентябрь не писал в дневник. Путч случился, когда мы с Ольгой подъезжали к венгерской границе. Были в Венгрии десять дней - у Имре и Анико. Потом я во Францию летал на пять дней.
Венгерские впечатления не записывал, а Париж у меня в отдельном блокноте.
ПАРИЖ
8 сентября 1991 г.
Лечу в Париж. Толкотня и неразбериха в международном зале Пулково. Таможенные декларации только на французском и польском языках. Заглядываем друг другу через плечо. Темно, холодно, пар изо рта. Грубые служащие "Аэрофлота", так и читается на их лицах: "А ты что, хотел, чтобы тебя за рубли на руках носили, да?" Ольга провожала меня на тот случай, если что-то выкинут из багажа. Обошлось...
Полетели...
Я сел рядом с правым крылом - салон для курящих. Поставил большую сумку в ногах слева. Подошла девица с сердитым лицом, за ее спиной - парень.
- У вас свободно? - выдавила.
- Свободно, но вот сумка... Мешать, наверное, будет...
- Это ваши проблемы!
Чую - скандалистка; наша, из очереди. Тронул сумку для вида - тяжелая, длинная, на полку нельзя.
- Сзади много свободных мест, - говорю.
- Вы что же, хотите один три места занимать?
Я пожал плечами: именно этого я и хотел - в одиночку пролететь над Европой.
Ушли...
Балтийское море внизу. Кораблики белые с белым кильватерным следом за кормой. След - раз в десять длиннее кораблика. Пролетели Гамбург. Облачно. По проходу возят тележки с сувенирами и напитками. Шали шерстяные с кистями. Большие, цветастые. Приценился - 150 франков! Это тридцать долларов. А на наши деньги - кошмар! - больше девятисот рублей. Почти 1000!
Ну их в баню! У меня есть для подарков оренбургский пуховой платок и платок с цветами из магазина "Народные промыслы". Обойдемся. В моей вместительной сумке, купленной летом в Венгрии, лежат: две берестяные шкатулки и одна лаковая, глянцевый календарь с видами С-Петербурга, добытый в "Лавке писателей" у Марины Ивановны, книга "Эрмитаж", набор открыток с видами Ленинграда, три дымковские игрушки, обернутые в папиросную бумагу, янтарные бусы, две бутылки "Советского шампанского", две банки икры (таможенник, похоже, видел их на экране монитора, но пожалел меня), две бутылки "старки", три кожаных блокнота, два эстонских портмоне, куча ленинградских значков, два комплекта матрешек, шесть деревянных ложек (куда же без них русскому человеку!), деревянная хреновина для домохозяек скалка, молоток для отбивания мяса, поварежка, разделочная доска с петухами и десяток юбилейных рублей. А также... Ладно, хватит. Болтун - находка для шпиона.
Летим над Германией. Внизу - сквозь перистые облака - желто-зеленая геометрия полей. Изредка блеснет далекое стекло лучом солнца.
Полистал английский разговорник. Освежил кое-что.
Полистал французский разговорник. Пытаюсь запомнить: "Же экривен" - "Я писатель".
Какой я, к черту, писатель - не писал с весны ничего, кроме деловых бумаг и писем. А бумаг написал много. Благодаря этим бумагам теперь и лечу в Париж на 5 дней. "Же редактер" - "Я редактор". Сначала хотел дней на десять. Но после Венгрии передумал - хватит и половины: тяжело быть чужим на празднике жизни. Денег меняют мало - только двести долларов, с языком плохо, да и то, что ты русский, мало кого приводит в восторг.