В Венгрии Имре сообщал знакомым, что мы из Ленинграда, но литовцы. "Литван, Ленинград" - это я понимал.
В Венгрии я видел плакаты - вид сзади: заплывшая жиром шея нашего полковника, фуражка на некрасивых ушах, слоноподобная спина под кителем, звезды на погонах. "Прощайте, товарищи..." Не хватает только отпечатка ботинка на спине. Одним словом, "Янки, гоу хоум!", как в журнале "Крокодил" начала шестидесятых.
Пошли на посадку. Самолет опаздывает, и графиня Наварина, наверняка, будет беспокоиться. А может, и не будет.
Беспокоилась графиня. Ох, беспокоилась, бедная.
Я каким-то образом просочился сквозь турникет паспортного контроля (таможни вообще не встретил), заполнил лишь анкету, где в графе "профессия" написал сначала "riter" - вот так научил меня английскому языку Кевин из штата Пенсильвания, потом исправился: "Writer" - все-таки мы, русские, быстро соображаем и не упорствуем в своих заблуждениях.
Здоровенный негр с пистолетом кивнул мне "О, кей!", и я въехал по движущейся ленте в просторный зал, где можно было курить, но дым в воздухе растворялся мгновенно, его не чувствовалось, и стал прикидывать, как графиня Наварина догадается, что я именно здесь, а не в другом зале, куда скользили такие же движущиеся лестницы. Поплутав по залу и не рискнув обзавестись тележкой, я пришел в "Meeting point" - точку встречи. Ждал-ждал - никого. Написал фломастером на большом конверте "Наварина Е.В.", поднял над головой, побродил. Ходили веселые люди с надписанными картонками, но никто не искал встречи со мной. Подошел к стойке регистрации, попросил объявить по радио, что мадам Наварину ждет Дмитрий Каралис, прибывший из Ленинграда. Объявили. Ни шиша. Минут сорок ждал в толчее. Пошел звонить. И вдруг две благообразные старушки подбежали ко мне, затараторили по-русски: "Вас там ждут, идемте с нами! Вы Караманлис, грек, там вас ждут! Мы видели фамилию! Спешим!" Ничего не понял, но пошел. Они бежали впереди, как две школьницы, и оглядывались на меня весело - сейчас, дескать, мы вас приведем, немного осталось. Живые светлые глаза, блондинки по возрасту, платочки... Сестры, показалось. И еще мелькнуло, что они, наверное, хорошо поют на пару.
Встретились.
Симпатичная такая тетя, дочка Марии Всеволодовны Навариной. Сколько лет - не определишь. От тридцати до пятидесяти. Вязаный жакет, шелковый шарфик, строгая юбка, улыбка, румянец.
- Здравствуйте, Димитрий Николаевич! Рада вас видеть!
- Здравствуйте, Елизавета Владимировна. - Я поцеловал графине ручку. Она, мне показалось, смутилась.
Поехали к Марии Всеволодовне - на обед.
Машину ведет легко, но без лихости. Новенький "пежо". Пять литров бензина на сто километров, сказала. Достижение французской инженерной мысли.
Приехали. Улица Эрнест-Крессон. Узенькая, тихая, с покатой горушкой. Лифт деревянный. Коврики и цветочки на лестнице. Последний этаж. Стеклянная стена в квартирке и часть потолка стеклянная. Белые шелковые шторы. Африканские безделушки на полках - жили в Марокко после войны, муж служил управляющим в чьем-то имении. Там и дочки родились - Елизавета и Елена. А старший их брат погиб на войне с фашистами.
Марию Всеволодовну я знал по фотографии на книге. Я ее сфотографировал на фоне стеклянной стены с раскрытыми занавесками, за ними - парижские крыши.
- О-о, - говорит, - я теперь здесь литературная звезда! Скоро у меня еще две книги выйдут - "Чай у графини" и еще одна, название не придумала. Я разбогатела на старости лет. Что вы, я стала такая богатая! Дети меня опекают, гадают, кому я больше наследства оставлю... А я, может быть, никому не оставлю, - смеется. - Отдам чудной стране Франции - я ей всем обязана, я здесь своих детей вырастила, много нуждалась, секретарем работала, на фабрике рубашки шила - страшно, страшно вспоминать, но дети стали настоящими французами... Да, я пожалуй, завещаю деньги французскому правительству.
- Мама, ну что ты говоришь, Димитрию Николаевичу это вовсе неинтересно, - вздыхает дочка.
- А что я такого сказала? Я ничего особенного не сказала...
Пообедали разогретыми в СВЧ-печке копчеными курами и готовыми овощными салатами в пластиковых чашках. Красного вина выпили. Мороженого поели.
- Мама, врачи запрещают тебе много пить!
- Я всего третий бокал, это немного, ты ничего не понимаешь...
Аппетит, надо сказать, у нее был, как у новобранца, не скажешь, что мадам семьдесят восемь лет. Куриная нога просто трещала в ее зубах.
Икру и "старку" прибрали. Я все подарки сразу на круглый стол в гостиной выложил. Кроме янтарного ожерелья - не знал, кому подарить - матери или дочке. Потом, думаю, определюсь. Княгиня повела себя странно: завернула все мои знаки внимания в скатерть.
- Это все мне, Димитрий Николаевич? - смотрит на меня и держит рукой узел на столе. Казалось, еще секунда, и она закинет узел за плечо и уйдет с ним. Как беженка. Или как "Алитет" - в горы.
Я пожал плечами:
- Ну, вашей семье, в общем-то....
Других подарков у меня не оставалось, кроме нитки янтарных бус.
Мать с дочкой перешли на французский. Я вышел в коридорчик покурить там стояла мелкая пепельница из панциря черепахи. Дамы делили подарки. Вернее, старшая делилась с младшими, имея в виду и вторую - отсутствующую пока - дочку. Зашел в крохотный туалет. Еще покурил. Про меня, похоже, забыли. Я вошел, покашляв. Узел был распущен, на столе лежали две кучки. Кучка Елизаветы Владимировны выглядела жидковато. Сама она листала календарь на 1992 год с видами С-Петербурга.
- Ну да, - обиженно сказала графиня, - ты считаешь, что я не доживу до следующего года. Хорошо, забирай численник...
Дочка сказала, что она секретарь франко-русского культурного общества, и календарь ей пригодится для антуража. Она смотрела на меня, словно искала поддержки. Забрала.
Вообще, она работает представителем британской кино-компании в Париже.
Выпили кофе, поговорили. Я оставил графине ее переведенную на русский язык рукопись, спросил, успеет ли она до моего отъезда прочитать и завизировать. Она махнула рукой: "Перевели, и слава Богу! Зачем еще читать. Посмотрю немного..."
Поехали по Парижу втроем. Заехали в русский собор Александра Невского на улице Дарю. Мария Всеволодовна осталась в машине, сказала, что болят ноги, и она помолится отсюда. Я купил две свечи. Одну протянул Елизавете Владимировне. Она поставила свечу Богоматери и на выходе сказала, что ее сын Мишель был помощником регента в этом соборе и имел казенную квартиру во дворе, когда учился в университете.
С Мишеля все и началось. Нас познакомили, мы с ним напились в ресторанчике Дома писателя и решили издать книгу его бабушки-графини. А потом нас, уже трезвых, показали по телевизору в передаче "Монитор", и мы, сидя у меня в кабинете, рассказали телезрителям о своих планах. Вот, дескать, русские и в эмиграции остаются русскими, пишут воспоминания о России, их читает весь мир, и скоро русский читатель сможет открыть книгу графини Навариной, ставшую французским бестселлером 1988 года.
Мы поездили по Парижу, и меня отвезли в тихий старинный городок под Парижем, где Мишель купил квартиру и завез в нее вещи, но еще не начал жить. Он дал мне ключи, а сам продолжает налаживать культурные связи в Ленинграде. В эту квартиру меня и привезли.
Хорошая квартирка - первый этаж двухэтажного дома, внутренний дворик, мощеный булыжником, а над домом - гора с замком. В этой квартире сейчас и нахожусь. Посмотрел на схеме свой городок - последняя станция голубой линии метро - "Сент-Реми-Лес-Шевреус" называется. Типа нашего Шувалово. или Озерков. Закрыл ставни. Поужинал, выстирал носки, принял душ, ложусь спать.