Песцы могли съесть мёртвое животное, а меня выворачивало от одной этой мысли.
Песцы могли сгрызть кость целиком.
Песцы не ревновали Марата к менее разумным существам, чем они. Например, они не ревновали его к червям и даже к бабочкам.
Перед отъездом Марат сказал:
— Пускай у тебя тоже будет классное лето.
Он ободряюще улыбнулся. Его спокойная улыбка бесила меня до чертиков. Я хотел крикнуть ему, что он испортил мне всё лето со своими песцами, но вместо этого сказал:
— Сфотографируй мне там горностая.
Я сделал это, чтобы уязвить его чувство к песцам, мол, горностаи мне нравятся больше. Марат рассудительно кивнул, словно его это нисколечко не задело. Тогда я решил прибавить язвительности.
— Снежного барана тоже, если встретишь.
Я ждал его реакции. Смотри-ка, Марат, баран интереснее песца, что скажешь на это? Его лицо не изменилось и казалось спокойным, как и всегда. Я испугался, вдруг он думает о чём-то другом, например, о песцах, и не разглядел моей насмешки. Поэтому решил сказать почти прямо:
— По мне, горностаи и снежные бараны куда занятнее песцов.
Марат по-прежнему оставался спокойным. Его тёмные глаза заволокли далёкие мысли, я видел, что он уже представляет себя на Камчатке, настоящим исследователем. Так мы и разошлись.
Его отъезд дался мне тяжело. Половину июня я сдавал экзамены. У меня была сложная учёба, хотя мне она давалась легче, чем большинству моих одногруппников. Возможно, я был прирождённым программистом. Хорошо, если так, тогда бы я выдохнул и совсем не нервничал на экзаменах, ведь впереди меня ждало славное будущее. Из-за того, что я больше не мог делиться своими переживаниями с Маратом, моим главным слушателем стала мама. Конечно, она до сих пор хотела уделить всё внимание мне, но была слишком загружена работой, поэтому собеседником стала таким себе. Конечно, у меня имелись приятели в институте, я со всеми общался, иногда мы даже вместе ходили выпить или покурить кальян, но мы не были близкими людьми. Я не считал их своими. Иногда мне казалось, что из-за предательства Марата я обижен на всех вокруг, поэтому игнорирую приглашения одногруппников сходить в бар или попить пиво у кого-то на даче.
Я много читал, смотрел сериалы, рисовал, помогал маме. Иногда мне даже становилось стыдно, что в двадцать лет я до сих пор сижу на ее шее и папиных подарках, я думал устроиться на работу, но всё как-то руки не доходили.
Рисование тоже шло кое-как. Мой дед был художником, мама мечтала, чтобы я пошёл по его стопам, поэтому в школе записала меня вместо футбольной секции на рисование. У меня здорово выходило, как мне казалось, мои учителя говорили, что техника у меня отличная. Только вот за всю жизнь я ни разу не услышал, что мои рисунки вызывают какие-то чувства. Все говорили, что они красивые, но особенно дерзкие люди осторожно отмечали, что какие-то бездуховные. Я обижался, думал, что бы такое нарисовать, чтобы им стало стыдно за свои слова. Но я нашёл выход куда изобретательней, я использовал свои недостатки и стал рисовать яркие комиксы. Им не нужно быть одухотворёнными, для них это скорее минус. С пятнадцати лет и по сей день я рисовал комикс про приключения тираннозавра по имени Горацио. Он был кровожадным хищником, но заботливым семьянином и верным другом. Он любил самок, дарил им цветы, а иногда ставил над ними эксперименты, потому что был гениальным учёным. Марату очень нравился мой комикс, да и Никита находил его очаровательным. За этот июнь я нарисовал двадцать страниц, но они не принесли мне удовольствия, кроме одного момента: Горацио напал на племя Ледяных Пушков и съел всех его представителей. Я оправдывал Горацио тем, что он был голодным, а не просто плохим динозавром.
Может быть, если бы я следовал своей мечте и поступил на художественный факультет, я бы обзавёлся связями и уже издал комикс. Но я испугался, что у меня будет бесполезная глупая профессия, поэтому пошёл в программисты. В этом могли быть и свои плюсы для Горацио, может быть, потом я сделаю флэш-игру про него, и он всё-таки станет популярным.
По ночам меня мучили сны о Камчатке. Мне снился Марат, который бегает с песцами посреди снегов, ловит их, прижимает к груди и кружится с ними. Иногда он целовал их в пушистые щеки, и они отвечали ему дружелюбным попискиванием. Я просыпался весь мокрый в смятой постели, будто после лихорадочного кошмара.
Двадцать второго июня мне позвонил Марат, впервые за лето. Когда я увидел его имя на экране телефона, первой моей мыслью было сбросить звонок. Потом меня накрыло паранойей, что Марата затоптал олень, и он звонит попрощаться. Я думал взять трубку, и, если не услышу хлюпанья его крови во рту, сказать ему, что занят и не могу говорить. Мне хотелось, придумать какую-то обесценивающую нашу прошлую дружбу причину. Например, «извини, я стою на кассе, покупаю жвачку, не могу говорить». Будто бы жвачка и продавщица мне куда важнее, чем бывший друг, которого я не слышал двадцать два дня.