ки, адресованные самому себе. Я подумал, слушая, как один пожилой человек описывает мне свою жизнь: «Не человек, а музей самого себя». Я подумал, слушая, как рассуждает отпрыск американского борца за права негров и французской социологини: «Человек-реди-мейд». Я подумал, глядя на одного очень бледного человека: «Вот призрак самого себя». Пока у них не появился телевизор, мои родители каждую пятницу ходили вечером в кино. Мне нравится честный звук бумажных пакетов и не нравится дребезжание полиуретановых. Мне случалось слышать, но не приходилось видеть, как с ветки падает плод. Меня очаровывают имена собственные, поскольку я не знаю их значения. Один из моих друзей, приглашая к себе на ужин, не выставляет блюда на стол, а подает, как в ресторане, уже наполненные тарелки, так что о добавке не может быть и речи. Я прожил несколько лет без какой-либо социальной защиты. Мне бывает не по себе в обществе скорее любезного человека, чем злобного. Мне куда забавнее пересказывать дурные путевые впечатления, нежели хорошие. Когда ребенок обращается ко мне «сударь», это приводит меня в замешательство. Я впервые увидел, как люди занимаются при мне любовью, в клубе свингеров. Я не мастурбирую перед женщинами. Я мастурбирую не столько перед изображениями, сколько перед воспоминаниями. Я никогда не жалел, что сказал то, что думаю. Любовные истории наводят на меня скуку. Я не рассказываю своих любовных историй. Я редко говорю о своих женщинах, но люблю слушать, когда друзья рассказывают о своих. Одна женщина приехала ко мне в далекую страну после полутора месяцев разлуки, я по ней не скучал, через несколько секунд я понял, что больше ее не люблю. В Индии я целую ночь ехал на машине со швейцарцем, с которым не был знаком, мы пересекали равнины Кералы, я выложил ему о себе за несколько часов больше, чем своим лучшим друзьям за несколько лет, я знал, что больше никогда его не увижу, на его уши можно было не обращать внимания. Случается, что я недоверчив. Разглядывая старые фотографии, прихожу к выводу, что тело эволюционирует. Я упрекаю других в том, в чем упрекают меня. Я не скряга, я восхищаюсь точностью трат. Мне нравятся некоторые униформы — не из-за того, что́ они воплощают, а из-за их функциональной строгости. Мне случается сообщить хорошую новость о себе кому-то из любимых мною и с изумлением обнаружить, что он завидует. Мне бы не хотелось иметь знаменитых родителей. Я не красив. Я не уродлив. С определенной точки зрения, загорелый и в черной рубашке, я способен показаться себе красивым. Чаще я кажусь себе не красивым, а уродливым. Я кажусь себе красивым отнюдь не тогда, когда мне хотелось бы таковым быть. Мне кажется, я уродливее в профиль, чем анфас. Мне нравятся мои глаза, руки, лоб, ягодицы, кожа, мне не нравятся мои ляжки, икры, подбородок, уши, изгиб затылка, ноздри при виде снизу, у меня нет определенного мнения относительно моего члена. У меня скособоченное лицо. Левая часть моего лица не похожа на правую. Мне нравится мой голос спросонок с похмелья или когда я гриппую. У меня нет никаких потребностей. Мне не придет в голову обольщать того, кто носит сандалии Birkenstock. Мне не нравятся большие пальцы ног. Я бы хотел не иметь ногтей. Я бы хотел не обрастать щетиной. Я не ищу почестей, не уважаю отличий, безразличен к наградам. Мне по вкусу странные люди. Мне по душе несчастные люди. Мне не нравится патернализм. Мне комфортнее в компании пожилых, нежели молодых. Я способен до бесконечности задавать вопросы людям, которых, как полагаю, никогда больше не увижу. Настанет день, когда я надену черные ковбойские сапоги и костюм из фиолетового бархата. Запах навозной жижи напоминает мне какую-то давнюю эпоху, тогда как запах сырой земли не отсылает ни к какому конкретному периоду. Я не могу удержать в памяти имена тех, кого мне только что представили. Я не стыжусь своей семьи, но и не приглашаю ее к себе на вернисажи. Я часто бывал влюблен. Я люблю себя меньше, чем был любим. Меня удивляет, что меня любят. Я не кажусь себе красивым, когда женщина считает меня таковым. Я умен неравномерно. Мои влюбленности более схожи друг с другом — и с влюбленностями других,— чем схожи друг с другом — или с работами других — мои работы. Я нахожу определенное удовольствие в невзгодах подошедшей к концу любви. Я ни с кем не вхожу в долю. Один приятель как-то подметил, что у меня одинаково довольный вид и когда сходятся приглашенные гости, и когда расходятся. Я начинаю чаще, чем завершаю. Я легче прихожу к людям, чем от них ухожу. Я не умею прервать докучающего мне собеседника. Я налегаю на бесплатные закуски, покуда меня не затошнит. У меня отличное пищеварение. Я люблю летние дожди. Неудачи других угнетают меня сильнее, чем собственные. Меня не радуют неудачи врагов. Мне трудно понять, когда делают идиотские подарки. Подарки, как правило, вызывают у меня неловкость, делаю я их или получаю, если только они не отменно точны, что случается весьма редко. Любовь доставляет мне безмерное удовольствие, но отнимает слишком много времени. Как скальпель хирурга вскрывает органы, любовь выводит меня к другим «я», чья непристойная новизна меня ужасает. Я не болею. Я хожу к врачу не чаще раза в год, Я близорук и немного астигматик. Я никогда не целовал свою любовницу перед родителями. На Корсике друзья побудили меня за компанию приобщиться к подводным погружениям, инструктор за несколько секунд доставил меня на глубину шесть метров, в левом ухе у меня что-то взорвалось, вернувшись на поверхность, я утратил чувство равновесия, с тех пор, когда самолет со мной идет на посадку, я чувствую, как внутри моего уха ворочается игла, пока воздух, минуя барабанную перепонку, вдруг не выйдет на свободу. Я не разбираюсь в названиях цветов. Я моту узнать каштан, липу, тополь, иву, плакучую иву, дуб, конский каштан, сосну, ель, бук, платан, орешник, яблоню, вишню, сирень, сливу, грушу, смоковницу, кедр, секвойю, баобаб, пальму, кокосовую пальму, пробковый дуб, клен, оливковое дерево. Я знаю названия, но не знаю, как выглядят ясень, осина, вяз, бересклет, земляничник, бугенвиллея, катальпа. У меня есть гуппи, суматранские барбусы, неоны, полосатая желто-черная рыбка, похожая на змею, и другие аквариумные рыбы, названия которых я забыл. У меня была самочка хомяка по прозвищу Вертушка — из-за своей неразлучности с бирюзово-голубым пластиковым колесом, в котором она бегала так проворно, что описывала целые круги. Одна моя не слишком сведущая в английском приятельница вместо