патией всех участников. Я предпринял трехмесячное путешествие и все это время много спал и работал, что вывело меня из годовой депрессии, когда я плохо спал и мало работал. За одно воскресенье мне в Сиракузах повстречалось необычно много незнакомцев, наговоривших мне лишнего. В толпе я более одинок, чем сам по себе. В маленьком городке я не могу долго идти наугад. Я не слоняюсь в толпе в поисках моделей для фотографий, поскольку, хотя изобилие и расширяет выбор, лица мелькают слишком быстро, чтобы вызвать у меня желание. Старые, толстые, бедные и немощные кажутся мне более фотогеничными, чем молодые, стройные, богатые и здоровые, но я остерегаюсь выделяющих их особенностей и предпочитаю фотографировать заурядных людей, на которых оставленные жизнью отметины не так заметны, так что я скорее сфотографирую секретаршу страхового агента, чем покрытого татуировками одноглазого толстяка. В Соединенных Штатах простые формальности позволили бы мне за несколько часов сменить имя и запустить проект, который невозможно реализовать во Франции: стать Ан Онимом. Я был бы не прочь умереть от опьянения в чане с вином. В одном из моих навязчивых кошмаров сила тяжести столь велика, что оплывшие человекоподобные существа медлительно перемещаются лунной ночью по голой поверхности земли. Когда я предвижу, что будет дождь, я беру с собой шляпу, чтобы не заливало очки. Я заканчиваю путешествие по чужой стране, когда перестаю воспринимать обыденные предметы как диковинки. На мой взгляд, воскресенье как день устарело. Я не подсчитываю калории. Я не обращаю внимания на диетические качества продуктов и полагаюсь исключительно на свои вкус и аппетит. Я не придерживаюсь какого-либо режима питания. Я не доверяю шоферам, которые не снимают за рулем свою фуражку. Ребенком я боялся, что меня украдут. Пюре меня обескураживает, потому что не хрустит. Мне чуждо благоразумие. Сильные чувства утомляют меня быстрее, чем поверхностные. Жизнь знаменитостей интересует меня меньше, чем жизнь незнакомцев. Вряд ли на меня когда-либо насылали порчу. Когда я еду по автостраде, я слишком вглядываюсь в насечку на асфальте. Я скорее подбираю, чем собираю. Я не страдал от кожных реакций. Я питаю недоверие к скамейкам. Я не умываюсь, а моюсь. Я говорю не «автомобиль», а «машина». Мне не нужно, чтобы о моих сентиментальных отношениях знали третьи лица. Не могу себе представить, чтобы я женился. Я предпочитаю собак кошкам. У меня нет прислуги. Я не говорю: «Как изысканно». Я не люблю, когда ко мне заходят без предупреждения. По утрам я делаю шестьдесят отжиманий и сто махов ногами. Я ем мякоть виноградин и сплевываю время от времени косточки. Пушок на кожице персика скрипит у меня на зубах. Я не считаю, сколько съел вишен. Веселье иногда оказывается испытанием. Слово «козни» обостряет мою паранойю. Я не ненавижу. Меня восхищает изобретательность ловушек. Бакалейные лавки сохранили для меня определенное обаяние даже после того, как я понял, что в них не отыщешь бокалов. Меня возбуждают глубокие вырезы. Безотносительно к жанру лучшее, на мой взгляд, название — «Смертельная угроза и ее оркестр» Ксавье Буссирона. После посещения пляжа я чувствую себя более красивым, чем до того. Набрав шампуня, я наигрываю черепную музыку, поскрипывая пальцами по влажным волосам. Лежа на земле, я рассматриваю дом вверх ногами. Стремление к престижу вызывает у меня жалость. Я ценю безмолвных волшебников стола. Я уступаю приоритет. Я полагаюсь на первое впечатление. Мое подсознание быстрее и точнее сознания. Я не использую прилагательные в роли существительных. Я никогда не ломал себе ногу. Для меня неурочны утренние часы. Слушать фантазера доставляет мне невиданное удовольствие. Меня не угнетают путешествия. Когда я, долго просидев на корточках, внезапно выпрямляюсь, меня шатает. Я не употребляю слово «джемпер». Я не завтракаю в постели. Арахисовое масло и китайские чипсы сушат мне рот. Я избегаю сокращений. Я склоняюсь с балкона, чтобы посмотреть на людей сверху, но не знаю, куда мне склониться, чтобы посмотреть на них снизу. Я не ласкал пантеру. У меня был костюм для игры в мексиканца. Я воздаю должное Сюзанне Сальме. Я готовлю еду с базиликом, эстрагоном, кориандром. Я худощав. Мало потею. Чем больше я знаю об авторе, тем меньше его мифологизирую. Ладонь у меня стареет медленнее лица. Я внедряюсь в женщину быстрее, чем из нее исторгаюсь. Если я долго целуюсь, у меня болит мышца под языком. Я не давал себя содомизировать. Одна женщина отвесила мне пощечину. Меня никто не бил кулаком. Я сплю на боку. Иногда я просыпаюсь в той же позе, что и заснул. Мне любопытно, где и как я умру. На краю пропасти я наслаждаюсь пространством и содрогаюсь перед пустотой. Когда у меня кружится голова, я ментально рушусь. В моих заказных письмах содержатся плохие новости. Я не верю в предзнаменования. Я не калечу себя. Я не люблю мюзик-холл. Мне не придет в голову отбивать чечетку. Я вполне мог бы прожить ту же жизнь второй раз, но не третий. Первый снежный день — всегда праздник. Озеро меня привлекает, лужа отталкивает, пруд оставляет безразличным. В моей одежде всегда не более двух цветов. Кумин напоминает мне запахом подмышки. Без запаха блевать было бы уже не так противно. Первые пятнадцать минут я — записной болтун. Не знаю, как назвать тот цвет, который я вижу сквозь сомкнутые веки. Я бы скорее верил в Бога, если бы это была Богиня. Мне нечего сказать о цистернах. Подмигивание приводит меня в замешательство. Я люблю звук ветра и шум дождя. Под падающим снегом мой голос разносится не так далеко. Я знаю, на каком расстоянии виден, но не знаю, на каком слышен. За вычетом десятка стран я незнаком с национальными литературами — например, ничего не знаю о литературе Гондураса, Анголы, Пакистана или Филиппин. Я разглядываю небо в луже. Скейтборд, батут, серфинг и спуск на лыжах с парашютом ввергают меня в мечты. Футбол, легкая атлетика, теннис и гольф вызывают у меня скуку. Когда я был ребенком, я не выбирал, что мне есть. Розовые фламинго кажутся мне нереальными. Некоторые друзья считают меня одержимым. Я не доверяю непереводимым текстам. Меня радует непогода. Я не стремлюсь быть первым. Если я пишу чернилами и мой блокнот упадет в воду, все пропало. Я все еще смеюсь над случайным каламбуром в рекламе «”Мамонт” давит цены»: Мамон дарит центы. Я за запрещение 4 х 4 в черте города. Ангина и грипп помогают мне писать. Жанет, балет, фуршет, минет принадлежат для меня одному миру. Меня не пороли. Я уязвим для розг языка. Старея, я становлюсь краток. Чтобы рассмотреть изнанку, мне не обязательно смотреть на лицевую сторону. Я шью вручную и на швейной машинке. Я не вяжу. Родители решили выбрать мне имя среди имен трех детей, изображенных на медальонах наших предков: Арман умер в сумасшедшем доме в Шарантоне, Адриан стал художником; предчувствуя дурное, родители не хотели, чтобы я пошел по их стопам, и взяли имя Эдуар, я не оправдал по крайней мере одно из их суеверий. Я мало работаю со вспышкой, поскольку не люблю прерываться. Меня восхищает разумность экологических решений. Круизные теплоходы не будят мое воображение. Я не использую такие выражения, как: «Ну да», «Свидимся», «При случае», «Заметано», «Все тип-топ». Я не говорю тому, кого давно не видел: «Ну, рассказывай». Когда кто-то заводит речь о своей «энергичности», я чувствую, что разговор вот-вот зайдет в тупик. Я боюсь кончить клошаром. Я боюсь, что у меня украдут компьютер и негативы. Я не разбираюсь, что во мне заложено от природы. Я лишен делового чутья. Я подаю одни и те же блюда, когда устраиваю ужины. Однажды меня угораздило наступить на грабли и получить рукояткой по лицу. Я не следую советам путеводителей, полагаясь на случай, интуицию и на советы местных жителей. Девиз коллежа Станислава, в котором я провел пятнадцать лет: «Бесстрашный француз, безупречный христианин», Я посещал четырех психиатров, одного психолога, женщину-психотерапевта и пятерых психоаналитиков. Я провел две недели в одной психиатрической лечебнице и на протяжении нескольких месяцев еженедельно посещал другую. Я ищу простые вещи, которые мне уже не видны. Я не исповедуюсь. Чуть раздвинутые ноги возбуждают меня сильнее, чем широко расставленные. Мне неприятно запрещать. Я незрел. Австралия привлекает меня не более и не менее, чем Канада. Мне нравились петарды, перочинные ножи, дубинки, армейские неликвиды. При солнечном ударе мне жарко снаружи, холодно внутри. Я с подозрением отношусь к фильмам, поставленным по романам, и к романам, написанным по фильмам. Я не наслаждаюсь обладанием. Я не помню, что увидел, когда отверзлись врата утробы. Из-за сержанта Гарсии я не могу относиться к сержантам всерьез. Однажды я целый год изнемогал без путешествий. Я ценю простоту библейского языка. Я голосую. Мне лучше живется на два дома, чем в одном. Я ценю ночные заведения свингеров, доводящие идею ночного клуба до логического завершения. Мне было пять лет, когда клоун объявил: «А теперь попрошу маленького мальчика выйти на арену», под барабанную дробь луч прожектора остановился на мне, когда клоун приблизился, я расплакался так отчаянно, что он повернулся к другому ребенку. Я болел корью, свинкой, ветрянкой. Я видел орла. Видел морских звезд. Я учился рисовать, копируя порнографические фотоснимки. Я довольно смутно воспринимаю Историю и вообще истории, хронология на