Выбрать главу
Dickies, потрепанные джинсы и высокие черные башмаки, он был печален и прекрасен, как я узнал позже, его звали Эдвард Ли, почти как меня. Мне показалось, что я увидел, проезжая по дороге, дорожный указатель, гласящий «Клиника сыров», я не понял, пекутся ли там о сырах или лечатся сырами. На дороге меня может нагнать и перегнать тень облаков. Я смотрю, как натеки гудрона исчезают под капотом автомобиля этаким лакричным серпантином. Я нахожу, что худые выглядят молодо. Я ощущаю себя скорее жертвой современной музыки — не потому, что она современна, а потому, что агрессивна. Мне подходит кое-какая неагрессивная музыка Лигети, Кейджа, Мессиана, Лютославского, Пендерецкого, Адамса. Мне нравятся разговоры, которые можно прервать, не проявляя невежливости: телефонные, с соседями по лестничной площадке, с завсегдатаями бистро, с незнакомцами. Мою бабушку познакомили с моим дедушкой, потому что они оба любили слухи. Один из моих дядей ответил на объявление южноафриканского плантатора, который искал производителя для своих апельсинов, таким образом: «Я ничего не смыслю в сельском хозяйстве, но очень толковый»,— и был принят на работу. В Южной Африке у одной из моих теток был бой по имени Кока-Кола и другой, по имени Шелл. С одним из моих кузенов мы по утрам играли в огромной кровати в белку, мы прятались под одеялом, он говорил: «А туино туин, туин, туин, туин, а туи-но туин, туинолдин»,— и цокал языком. В департаменте Крез мы с одним из моих кузенов играли в фермера и теленка, теленок в плавках вертелся в грязи, добытой из ямы с водой, фермер приглядывал за ним, поигрывая палкой, обычно теленком был он, а я фермером. На Корсике я играл в «хлюп». В Нормандии я играл в «экшн-мэн». Я поменял как минимум одно автомобильное колесо. У меня были белый R5, серый Fiat Uno, серый BMW 316, серый Volkswagen Polo Movie, красный Volkswagen Transporter. Я езжу на мотоцикле, облачившись в толстую черную кожаную куртку Vanson, даже летом. В Париже я езжу на велосипеде. Я не разъезжаю на роликах. У меня двойной подбородок. Я не ношу с шортами черные носки. Я не надеваю шерстяной пуловер, если у меня влажный затылок. Я хочу научиться спускаться на лыжах с парашютом. Я забываю посмотреть телевизор. У меня нет любимого дерева, любимого певца, любимого друга, любимых брюк, любимого десерта. Я ношу одежду простого работяги. Если я свешиваюсь с балкона в намерении покончить с собой, меня спасает головокружение. Мне нравится смотреть любой фильм на супер-8, пусть он даже не так хорош, как сулит этот формат. У меня нет склонности к педофилии. Моча меня не возбуждает, да и собаки тоже. Мне хорошо дышится открытым ртом. Если бы я не казался от этого идиотом, я бы часто оставался с открытым ртом. Меня не интересует авиация. Мой брат думал, что его черепаха сбежала, тогда как она засохла под батареей. Мне трудно припомнить по-настоящему счастливые моменты. Я охотно подпал бы под чары своей жены, но я не женат. Противореча самому себе, я испытываю двойное удовольствие: изменить себе и иметь новое мнение. У меня все получается лучше с удовольствием и без усилия. Когда я мочусь в общественном туалете, я стараюсь не дышать носом и дышу через рот, хотя тот находится ближе к источнику зловония, нежели ноздри. Присутствие соседа у общественного писсуара замедляет мое мочеиспускание. В гостиную сельского дома моих родителей как-то зашла моя крестная мать с тремя своими детьми и подругой одного из сыновей, чья красота поразила меня настолько, что я забыл поздороваться с крестной, а когда она поставила мне это на вид, я, вместо того чтобы поцеловаться с ней, пожал ей руку. Я люблю скрип паркета. У меня плоскостопие. Холод плитки передается через мои босые ноги до самых барабанных перепонок, которые начинают от этого гудеть. Меня не особо прельщают дары моря. Все интересует меня наперед, но не задним числом. Не думаю, что мертвые злокозненны, ведь это старые в квадрате, а старые менее злобны, чем менее старые. Виртуозность надоедает мне и на дорогах: своим совершенством автострада совершенно выводит меня из себя. Если на большой скорости я не пользуюсь дворниками, размер дождевых капель уменьшается от испарения. Я мог бы составить коллекцию тематически извращенных туристических путеводителей, темами которых были бы, например, спесивые постройки, опасные дорожные знаки, самозваные музеи, места, где абсолютно не на что смотреть, места, где, возможно, почивал архиепископ. Проезжая в одиночку в машине по мосту, над которым нависали небесно-голубые рельсы, я разразился неоправданными криками радости и вопил невразумительные слова. Слушать веселую музыку — все равно что находиться в компании чуждых мне людей. Я не бывал на нудистских похоронах. Я принимаю прогресс. Мне не так желанны товары, купленные со скидкой. Я не доверяю кратчайшим путям, которые ставят под сомнение обычные маршруты. Рука, которая плющит мою при приветствии,— такое же плохое предзнаменование, как рука вялая и влажная. Когда я смеюсь, я не так напрягаю лицевые мускулы, как когда не смеюсь; чтобы мое лицо отдохнуло, мне нужно смеяться. В машине меня мутит от духов. Когда я голоден, мне кажется, что я худ. Мне нравится Джимми Картер. Не понимаю, восхищает меня вера или люди, которые ею наделены. Если на автостраде несколько машин превышают скорость, я следую за ними, чтобы разделить риск штрафа. Я бросил одну женщину, потому что она упрекала меня, что я не хожу за покупками. За границей слова или выражения, не входящие в мой карманный словарик, приобретают ауру, которую не рассеять последующему переводу. Лицо женщины возбуждает меня сильнее, чем ее грудь, чем ее вульва, чем ее зад, чем ее ноги. Меня очаровывает тучность, ибо она стирает пол и возраст. Я держусь прямее, когда иду с рюкзаком, а не без него. У меня слишком большое туловище, чтобы мне было удобно в машине. Я боюсь сделать хуже, желая сделать лучше. Укладка волос служит мне неисчерпаемым источником зубоскальства, даже когда я совсем один. Интуиция подсказывает, что мои дети надоедали бы мне меньше чужих. Я не сплю на атласных простынях. Интересно, с чего это вдруг мне приходит в голову сказать: «О-ля-ля!» Проблема парков с аттракционами — толпа: пустые они кажутся мне красивыми. Я курил, пока меня не начинало мутить. Я могу восхищаться людьми, которые восхищаются мною. Я не приукрашиваю и не очерняю окружающее. Я люблю музыку по спирали, пока вдруг не перестаю ее выносить. Слушать музыку в машине — способ убить время и, следовательно, сократить длительность моей жизни. Мои машины всегда заносило вправо. Плохие новости мне не нравятся, но тешат мою паранойю. Бо́льшая часть моего тела у меня перед глазами. Моя мать спасла мне жизнь, дав ее мне. Когда я перестаю пользоваться предметом, я его не выбрасываю, я его оставляю. Клубничный пирог вызывает у меня больше аппетита, чем буйабес, который сбивает с толку сильнее, чем кварцевые часы, которые мне полезнее, чем книга забавных историй, которая не так смешит меня, как мой кузен Сирил. Я не люблю аккордеон, но люблю бандонеон. Я предпочитаю виолончель скрипке. Я тщательно упаковываю. Я месяцами не читаю газет. Я регулярно обхожу галереи. Я не могу сразу вобрать слишком много искусства. Я не нахожу удовольствия в ярмарках современного искусства. Я возвращаюсь с ярмарки современного искусства как с книжного салона: разочарованным. У меня слишком развито чувство абсурда, чтобы освоить произношение иностранных языков, на которых я говорю. Чтобы пережить послеполуденные часы, я превращаю их в прохладную ночь: закрываю ставни, задергиваю шторы. Я пишу в постели. В бассейне у края дороги я превращал шум машин в волны. Не похоже, что я храплю. Когда я покрываюсь гусиной кожей, это напоминает мне, что сколько-то поколений назад я был животным. Я не потеряю зрение, не утрачу слух, не буду мочиться в штаны, не забуду, кто я такой, я раньше умру. Я вытираю стол до и после того, как поем. Не припоминаю, чтобы меня наказывали родители. Я сам научился печатать на машинке. Я сам научился всему, что знаю о компьютерах. Пока никто не слушает, я с удовольствием играю что попало на фортепиано. Я никогда не говорю: «Вдвое или ничего», «На спор!» или «Лучше синица в руках, чем журавль в небе». Я годами носил