Долгие споры в заведении по адресу улица Сент-Амбруаз, 18 – кафе, которое осталось таким же, как прежде, с вывеской «Au Vouvray», все еще привлекавшей по ошибке некоторых прохожих, – и в «Verre à pied» на улице Муфтар прочно врезались в мою память, как и те, что десятью годами ранее велись по вечерам на вилле Монтекьяроне в Тоскане.
Рекламный плакат «Le Verre à Pied», улица Муффтар, Париж
Здесь, в Тоскане, в доме, который мы с Джиневрой[41] снимали в сельской местности под Сиеной с 1978 по 1981 год, повинуясь непостижимой прихоти того духа, который веет там, где пожелает, мы вместе с Пеппе, Массимо, Антонеллой и, позднее, с Руджеро[42] и Марис проводили вечера, которые я не могу описать иначе как «незабываемые» – хотя, как и от всего по-настоящему незабываемого, теперь от них сохраняется лишь облако незначительных деталей, как если бы их подлинный смысл провалился в какую-то бездну – но в геральдике бездна располагается посередине щита[43], а незабываемое похоже на пустой герб. Мы спорили обо всем, о каком-нибудь отрывке из Платона или Хайдеггера, о стихотворениях Капрони[44] или Пенны, о цветах в картине Руджеро или о забавных историях из жизни друзей, но, как на античном пиру, каждая вещь обретала имя, место и приносила удовольствие. Все это утратится, уже утратилось, будучи вверенным зыбкой памяти четырех-пяти человек, и вскоре позабудется совсем (его жалкий отголосок можно обнаружить на страницах семинара «Язык и смерть»[45]) – но незабываемое остается, ведь то, что утрачивается, принадлежит Богу.
В те же годы Джузеппе Руссо свел меня с Франко Наппо, чей сборник стихотворений издательство «Quodlibet» опубликовало в 1996 году под названием «Род» («Genere»). В итальянской поэзии второй половины XX века этот сборник, оставшийся почти незамеченным, для меня является событием, сравнимым с «Орфическими песнями» Кампаны[46]. И молчание критики (с единственным – показательным – исключением в лице Микеле Ранкете) напоминает глупость флорентийских литераторов, чья неспособность к пониманию проявилась в потере этой рукописи[47] – для них, разумеется, не заслуживавшей внимания. Как прерванный гимн «Песен», неясная глыба поэзии Наппо, пусть и столь ясно видимая, ускользнула от взора и слуха современников, привыкших исключительно к нижнему регистру элегии Монтале или к постмодернистской вычурности. Прежде всего, его «очумелая» лексика, в которой устаревшие слова сосуществуют с диалектизмами и семейным жаргоном, а ученый язык, словно по волшебству, льется из невежественных уст обитателей Форчеллы или Сан-Грегорио-Армено[48]. Результатом становится своеобразное эсхатологическое сжатие времен и языков: слова, как и эпохи, выплывают из далекого прошлого и неожиданно проваливаются в настоящее – от них остается что-то похожее на слепки жителей Помпей, которые навечно застыли, захваченные врасплох раскаленным пеплом. Теологические ипостаси и героические деяния любовно сливаются с фигурками вертепа и с душами чистилища, замурованными в своих часовенках; византийские литургии и романские нефы низвергаются во влажные подземелья кинодрома на виа Домициана или наталкиваются на скромную посеребренную вывеску «chianca ’e cavallo»[49]. Таким же образом скромно приводятся отсылки к поэтической традиции – к Вергилию («al colombario gotico e cumano / dell’ospite suo grande mantovano»[50]) и Леопарди («A San Vitale vecchio, addo’ steva / ’nterrato ’o pueta c’ ’o scartiello»[51]). Как если бы сквозь этот язык пробивался другой, не диалект и не мертвый язык поэзии, о котором говорил Пасколи, а что-то вроде орфической мембраны, благодаря которой посвященный читатель может утолить жажду «водой, проистекающей из озера Мнемозины»: это не язык, а стародавняя память о навсегда утраченном языке, к которому поэт упорно держит путь.
Вилла Монтекьяроне. Сиена, 1980. Фотография Джорджо Агамбена
(Что я делаю в этой книге? Не рискую ли я, как говорит Джиневра, превратить мой кабинет в маленький музей, по которому я веду читателей за руку? Не слишком ли меня много, хотя я хотел бы раствориться в лицах друзей и во встречах? Разумеется, обитать для меня означало проживать с максимально возможной насыщенностью эту дружбу и эти встречи. Но не взяло ли верх обладание над обитанием? на мой взгляд, я должен подвергнуться этому риску. Однако я хотел бы, чтобы одно было ясно: я – эпигон в литературном смысле слова, существо, которое порождает себя только за счет других и никогда не отрекается от этой зависимости, живя в постоянном, счастливом эпигенезе.)
43
Французским словом «abyme» (бездна, совр. abîme) в средневековой геральдике назывался миниатюрный герб, расположенный в центре герба (щита) и полностью его повторяющий.
45
Семинар Агамбена (1979–1980), вышедший отдельной книгой «Язык и смерть: место негативности» (1982).
46
Дино Кампана (1885–1932) – итальянский поэт; единственная его книга «Орфические песни» вышла в 1914 году.
48
Форчелла – район в центре Неаполя; Сан-Грегорио-Армено – улица там же, известная мастерскими по изготовлению рождественских вертепов.