— Но это же невозможно! — Вадим давно уже перестал улыбаться и сидел напряженный, весь подавшись вперед. — Вы же рассказывали несколько месяцев назад, что он признался. Как его можно вытащить?
— Я с ним встречался, — очень спокойно и медленно заговорил Феликс, — все не так просто. Во-первых, со второй девочкой, Катей, он вообще не спал, и почему она подала заявление в милицию, он сам понять не может. Что касается Оли, той, что лишилась невинности…
— Я помню имена! — нетерпеливо перебил Вадим.
— Да, извините. Что касается Оли, то факт близости Николай признает. Однако почему он стал ее насиловать — при том, что он по уши в нее влюблен и у них уже долгий роман, — он объяснить не может.
— Не может или не хочет?
— Правильный вопрос. Не знаю. Не понял. Не почувствовал. Вы же, помнится, тоже его не раскусили. — Феликс тут же попытался исправить бестактность. — Я имею в виду не ваше умение понимать людей, а его умение скрывать свои мысли. Парень-то очень закрытый.
— А с Олей вы не пытались встретиться?
— Извините, Вадим, но это глупый вопрос. Встречаться с потерпевшими для адвоката — чистой воды авантюра. Чтобы потом в суде она сказала…
— Понял, понял. — Вадиму стало неудобно за свой прокол. — Не подумал.
— Это для вас характерно! — назидательно заметил Феликс. — Трудитесь, юноша! Трудитесь! — Шеф вновь улыбался, протягивая Вадиму досье.
— „Они золотые“? — шутливо поинтересовался Вадим, вспомнив Паниковского и Шуру Балаганова.
— Не беспокойтесь, жене на булавки хватит! — На сей раз Феликс говорил о важном — о гонораре, по крайней мере, он так понял вопрос Вадима. А потому был серьезен.
„Но не конкретен“, — подумал Вадим и стал собираться.
Домой Вадим приехал в чрезвычайно хорошем расположении духа. Так с ним случалось и раньше: чем хуже или труднее ситуация — тем легче у него было на душе. Не всегда, конечно, но бывало… Лена восприняла настроение Вадима как просто праздничное, новогоднее и стала приставать к нему с расспросами: как его Феликс встретил, какая у него стоит мебель, сколько комнат. И только когда поняла, что ничего интересного Вадим рассказать не может, а на прямой вопрос, зачем его Феликс пригласил, отвечать явно не хочет, вспылила:
— Какого черта! Почему я ничего не могу спросить? Может, ты вообще кого-то с Новым годом поздравлять ездил?! — Лену понесло.
— Знаешь что! Ты говори-говори, да не заговаривайся! — Вадим обозлился. — Кого поздравлять? Любовницу? Смотри — накаркаешь! По делу Феликс меня вызывал. По делу!!!
— По какому? — не остывала Лена.
— По важному!
— Опять секреты? Раньше ты от меня своих дел не скрывал. И помнится мне — не зря. Даже польза от меня некоторая была!
— Вот-вот! Польза! Кстати, либо „опять секреты“, либо „ничего не скрывал“. Ты уж определись! — Приподнятое настроение куда-то улетучилось. Сколько ни происходило таких стычек между Леной и Вадимом, привыкнуть к ее взрывному характеру он так и не мог.
— Хорошо! — Лена вдруг утихомирилась. — Прав. Меняю формулировку: раньше у тебя секретов от меня не было. Так больше устраивает? — Уголки ее губ чуть поднялись.
— Да, так больше. — Вадим почувствовал, что эта ее едва заметная улыбка неожиданно сняла все напряжение, раздражение, растерянность, которые навалились на него от перспективы вновь оказаться участником процесса об изнасиловании.
Вадим пересказал Лене разговор с Феликсом, При этом основной упор сделал именно на то, что хотя Николай и признался в изнасиловании и это, похоже, вовсе не самооговор, но отказаться от его защиты он не может. И из-за Феликса, и из-за отношения к нему матери Николая. К удивлению Вадима, Лена его полностью поддержала. „Это — особый случай, и твой обет не защищать убийц и насильников здесь не действует!“ — будто отпуская ему грехи, вынесла свой вердикт Лена.
Через час в кабинет к Вадиму, изучавшему досье, переданное ему Феликсом, неожиданно зашла Лена, бросив готовку на кухне, где к приходу гостей работа шла полным ходом. И это при том, что дверь была закрыта! „Вопиющее нарушение семейных традиций“, — сказала бы Машка, заметь она это безобразие.
— Извини, я на секунду.
Вадим мрачно посмотрел на Лену, положил раскрытую папку на стол, откинулся в кресле и раздраженно бросил: „Слушаю!“
Беседу супругов, закрывшихся в кабинете, несколько раз пыталась прервать дочь, но каждый раз слышала из-за двери: „Маша, подожди! Мы разговариваем!“ Наконец у нее появился убойный аргумент прервать родительскую беседу, и Машка им воспользовалась с открытым злорадством.
— Вы меня, конечно, извините. Я раньше пыталась предупредить. Но мясо сгорело окончательно. Уже дым по всей квартире!
Лена выскочила из кабинета с такой скоростью, что даже обычно очень расторопная Маша полностью увернуться от удара дверью не смогла. Правда, обошлось без слез, но с легким синяком на локте…
Лена и Оля уже полчаса сидели в метро на скамеечке станции „Площадь Революции“ под скульптурой революционного рабочего с револьвером. Дуло револьвера, отполированное тысячами мальчишеских рук, обожавших потрогать хоть не настоящее, но оружие, поблескивало на фоне темного металла всей скульптуры. Правда, говорившим было не до того.
— Ну объясни ты мне, как такое могло случиться? — мягко, но настойчиво напирала Лена. — Ты сама говоришь, что Коля тебя любит. Говоришь, что он пьяным не был. Что вы давно встречаетесь. Как в такой ситуации он смог тебя изнасиловать?
— Не знаю, — тихо отозвалась Оля. — Смог.
— А почему тогда ты не сопротивлялась? Почему не звала на помощь? — не отставала Лена.
— Потому… Потому что я тоже его люблю! — Ольга разревелась. Неожиданно, бурно и не сдерживая себя, — Люблю! — почти выкрикнула девушка. — Очень люблю, — уже тише, шмыгая носом, добавила Оля.
— Ну а если любишь, помоги. Не ему, а мне, моему мужу — понять, что произошло. Мой муж — очень хороший адвокат, если он будет знать правду, он обязательно что-нибудь придумает! — Лена понимала: слезы красноречиво свидетельствуют о том, что девочка вот-вот сломается и заговорит.
— А со мной что будет? Меня кто защитит?! — со слезами запричитала девушка.
— От кого? От Коли?
— При чем здесь Коля? Чего меня от Коли защищать? Он мне никогда ничего дурного не делал!
Следующие полчаса Оля говорила не переставая, а Лена лишь изредка перебивала ее уточняющими вопросами. Ну а к концу разговора плакали они уже вместе, успокаивая друг друга по очереди… А москвичи, пробегая мимо этих странных девушек, на пару ревущих на скамеечке в метро, оборачивались и, не останавливаясь, неслись дальше по своим делам.
Вечером, дома, Вадим и Лена обменивались результатами работы за день. Вадим был злющий, как никогда, поскольку Николай на контакт никак не шел. Мало того, к концу беседы прямо заявил Вадиму, что если тот будет копать, он официально заявит ему отвод. Вадим спокойно объяснил, что адвокату заявить отвод нельзя. С одной стороны, это было правдой, поскольку отвод заявляется только судьям, прокурору или эксперту, ас другой стороны — обманом. От адвоката можно было отказаться, заявив соответствующее ходатайство суду. Такой отказ для суда носил почти обязательный характер. Единственным аргументом, немного успокоившим Николая, стало то, что его мама Осипову, и только Осипову, доверяет. Даже у Феликса дело забрала! Конечно, это было, мягко говоря, неправдой, но Вадим искренне считал, что сейчас он использует ложь во спасение.
Лена же, наоборот, пребывала в состоянии полета. Она со скоростью пулемета строчила полученной информацией. А удивленный, ошарашенный вид Вадима еще больше ее распалял. Щеки горели. Обычно мало курящая, Лена прикуривала одну сигарету от другой. И говорила, говорила, говорила…
За час до начала процесса Вадим постучал в дверь кабинета судьи.
— Здравствуйте, Николай Серафимович! Моя фамилия Осипов. Вадим Михайлович, — протокольно представился Вадим. — Я у вас в процессе защищаю сегодня Спицына.