Филологи, специалисты в области сравнительного языкознания, считали его прекрасным китаистом. Поскольку в их предмете он был так себе. А вот китаисты были уверены, что хоть в китайском он не ахти, зато в компаративистике — дока!
На самом же деле, невзирая на ироничность коллег, Смоленский был человеком невероятно широкой эрудиции. Он легко мог ввязаться в научный спор с историком Древнего Рима или средневековой Руси, мог часами рассказывать о великих географических открытиях. Когда они познакомились с Вадимом, того поразила юридическая осведомленность профессора. Все знали, что Смоленский еще и плотничал помаленьку у себя в сарайчике на садовом участке. И естественно, мастерил скульптурки из корней. А кто из людей этого круга их тогда не делал?
Когда Лена сообщила Вадиму, что возглавляет кафедру некий профессор Смоленский, Вадим попросил его описать. Просьба была как минимум преждевременной, чтобы не сказать глупой, хотя бы уже потому, что Лена того еще и в глаза не видела. А объяснялась она не тем, что Вадим знал многих профессоров филфака, а тем, что хорошо помнил одного.
Было это, когда Вадим учился еще на первом курсе. Одна из девочек его школьной компании, с которой у него был конфетно-букетный роман, поступила на филфак. Иногда, если выдавалась днем свободная минута, Вадим заходил на факультет. Поскольку на курсе из двухсот человек, по свидетельству студенток, учились „8 мальчиков, да и те занимались лечебной физкультурой“, гостям мужского пола там были рады. Не зря филфак называли „факультетом невест“. Там паслись целые табуны пришлых жеребцов, и не безуспешно.
Как-то раз на зануднейшей лекции, кажется, по фольклористике дедуля с седой профессорской бородкой, не отрываясь от записей, что-то монотонно бубнил себе под нос. Залетные донжуаны кокетничали с девчонками/Несколько синечулочных девочек, все как на подбор в очках, сидели за столами вблизи кафедры и бодро строчили конспекты. А чем еще было заниматься, если к ним на лекцию-свидание никто не пришел?! И вдруг в наступившей полной тишине все стали спрашивать друг друга: „Что он сказал? Вы не расслышали?“ А дедушка-профессор, пробубнив потрясший аудиторию стишок, продолжал тихо объяснять, что частушки состоят из двух разделов. Первого, где две строчки задают размер и рифму. И второго — двух строчек, и составляющих собственно смысловую и целевую направленность частушки. Привел пример:
Услышав, а точнее, недослышав первый шедевр, в котором „боковым слухом“ студенты выхватили столь же выразительный образ, теперь они замерли. Во вновь наступившей гробовой тишине дедушка, пожалуй, еще тише продолжил:
— А вот еще один пример:
Не обращая никакого внимания на поднявшийся в аудитории шум и хохот, профессор, не меняя регистра, вел слушателей дальше к истокам народного творчества. Девочка Вадима сняла его руку со своей коленки: „Погоди! Не мешай. Интересно!“ Вадим был согласен, что такие „залеты“ на лекции интереснее даже девичьей коленки, и вместе со всеми переключил внимание на преподавателя. Других профессоров филфака Вадим не запомнил — они от коленок не отвлекали, потому и поинтересовался теперь, как выглядит Смоленский. Хотя и понимал прекрасно, что тот никак не мог читать лекции по фольклору, но… На всякий случай.
Обучение Елены Осиповой в аспирантуре началось, естественно, с назначения ей научного руководителя. Сия миссия выпала доценту кафедры с красивой фамилией Гайдамак. Было в этой фамилии что-то гусарское, лихое, с ароматом степных просторов и удалого раздолья. Когда же Лена первый раз встретилась с Николаем Анатольевичем, разочарованию ее не было предела. Лысоватый в свои сорок пять, тихий, сутулый, какой-то пыльный, он был столь непрезентабелен, что Лена даже растерялась. Видимо, поэтому и решилась перепроверить: „Так, Гайдамак — это вы?“ Николай Анатольевич был филолог, а не психолог, и потому просто, без затей и обид, ответил: „Да, я“.
С выбором темы диссертации возникли проблемы. Прежде всего хотя бы уже потому, что окончила Лена иняз, где преподавали только введение в общее и сравнительно-историческое языкознание. Мало того, по предмету сдавали зачет на втором курсе, что предопределяло и отношение к нему. В МГУ читали весь курс полностью, два семестра, с экзаменом в летнюю сессию. Потому-то Ленино положение изначально было, мягко говоря, незавидным. Однако ситуация разрешилась без особого напряжения. Посидев три дня кряду над филфаковским учебником, Лена не только вспомнила и углубила свои познания в компаративистике, но и Вадиму сумела хотя бы на пальцах объяснить, в чем ее суть. И тут Вадима осенило:
— А ты предложи им тему, ну, например, устная и письменная речь в деятельности адвоката.
В течение нескольких дней Лена поработала испорченным телефоном между Вадимом и Гайдамаком. Однако и он без Смоленского решать что-либо боялся. Кончилось тем, что Гайдамак и Лена уполномочили Вадима позвонить Смоленскому, Час, не меньше, расспрашивал Смоленский, чем Вадим занимается, какие дела ведет, просил рассказать какие-нибудь истории из практики. Вадим не без гордости поведал, как защищал Дзинтараса, укравшего штаны в „Детском мире“, потом историю про снегопад, якобы случившийся в дни оттепели. Словом, поговорили. Тут Смоленский и выдал:
— Значит, так! Писать будем по теме „Принципы перехода содержания из письменной в устную речь адвоката по уголовному делу“. Уверен, что вам я не должен объяснять ни значение, ни важность этой темы.
Вадим спорить, разумеется, не стал, хотя ни черта не понял. Лене же сказал, что, видимо, Смоленский — идиот. Либо от рождения, либо по профессии. Лена неожиданно горячо стала доказывать, что совсем наоборот: Владимир Юрьевич — гений, его просто мало кто способен понять. Вот и на факультете его считают чудаковатым, а он просто слишком передовой, слишком неординарный.
Вадим с недоумением слушал жену. С такой ажитацией она еще никогда и ни о ком не говорила.
Каждый четверг, по вечерам, Смоленский у себя дома проводил семинары для аспирантов. Редко-редко, но приглашались и особо избранные молодые преподаватели.
После двух первых семинаров с Лениным участием вдруг выяснилось, что и Вадим приглашен.
— Чего это вдруг? Я в вашей абре-кадабре ничего не понимаю. — Вадиму не хотелось обижать жену прямым объяснением, что при его-то графике тратить целый вечер на пустую болтовню, к тому же по неинтересной для него тематике, совсем не хотелось.
— Ты в жизни ничего не понимаешь! — Лена будто услышала несказанное и отреагировала жестко. — Не все, что не приносит денег, пустая трата времени. Там такие интересные люди, о таком разном ведутся беседы! И философия, и поэзия, и история, и отношения полов… — Лена явно была только в начале списка. Вадим решил перебить. А может, и само сорвалось:
— А про общее и сравнительно-историческое языкознание на семинарах речь не заходит? — Ехидная улыбка предательски выдавала двусмысленность вопроса.
Повисла пауза. Вадим подумал, что скандала не миновать. Лена же лихорадочно соображала, как ответить мужу, чтобы выполнить просьбу Смоленского и затащить Вадима на семинар. Самой-то ей скорее не хотелось этого, но Смоленский просил… Смиренно-кокетливая улыбка украсила лицо молодой аспирантки.
— Заходила бы, конечно, разбирайся хоть кто-нибудь из присутствующих в этом как следует.
Вадим мог ожидать любого ответа, но…
— А как же они диссертации пишут? — Более умной реакции у Вадима не возникло.