— А мы в кассации не участвуем? — продолжала волноваться о своем Минх.
— Нет, вы — только здесь, — успокоил ее прокурор. — А может, кассаций и не будет. Возьмет суд и оправдает Кузьмичева, а товарищ адвокат так меня убедит своей речью в прениях сторон, что я опротестовывать оправдательный приговор не стану, — сказал и не смог сдержать смеха Иван Иванович — такой уморительной показалась ему самому изложенная перспектива.
— Ага, от вас дождешься справедливости, — съехидничал Вадим. — Да и не вы, уж извините, Иван Иванович, решаете, опротестовывать приговор по этому делу или нет. — На союзнические отношения с прокурором Осипов не рассчитывал, поэтому и дружить с ним не собирался. Но надо было уменьшить степень доверия к нему со стороны заседательниц, а для этого „опустить“ как можно глубже.
— Это кто это вам сказал?! — зло вскинулся Иванов. — Вы, видимо, плохо УПК изучали. „Прокурор в процессе независим и подчиняется только закону!“ — процитировал, как помнил, Иванов.
— Так это в теории, а на практике — наоборот, — стоял на своем Вадим. — Скорее, закон подчиняется только прокурору. Я лично давно пришел к выводу, что приговор по уголовному делу зависит не столько от того, что совершил подсудимый или как его защищает адвокат, сколько от личной порядочности, честности и смелости судьи и прокурора! — на всякий случай бросил спасательный круг Иванову Вадим. А может, и не спасательный круг, а, наоборот, провокацию устроил, сообразил он вдогонку.
Оказалось, что провокацию, но вовсе не ту, о которой подумал.
— А от народных заседателей ничего не зависит? — с вызовом спросила Минх. Может, и вправду верила в важность своей миссии, а может, обидно стало зря в электричке трястись.
Вадим с нескрываемыми иронией и жалостью посмотрел на Марию Оттовну и, ничего не ответив, обратился опять к Иванову:
— Вы не обижайтесь, Иван Иванович, я ведь не именно вас имею в виду. Так сказать — презумпция невиновности. Она и на прокуроров распространяется. Пока вы не доказали обратное, я полагаю вас человеком порядочным. Вправду! — скорее себя, чем прокурора, заверил Осипов. — Вот только статистика, знаете ли, не очень…
— Значит, вы признаете… — продолжая, видимо, какой-то внутренний диалог, сказал прокурор, — что от вас, адвокатов, вообще ничего не зависит? Другими словами, вы берете с клиентов деньги, и огромные, замечу, ни за что. То есть занимаетесь мошенничеством?
„Жестко берешь! — подумал Вадим. — Ладно, ты первый начал!“
— Огромные гонорары адвокатов такой же миф, как независимость прокуроров, как тупость провинциалов или неспособность мыслить самостоятельно педагогов. Мол, все только в рамках учебной программы, — на всякий случай для Шатуновой уточнил Вадим. — А между тем и учителя, хорошие учителя, преподают не так, как в методичках написано, а так, как они сами предмет свой чувствуют и понимают. И прокуроры бывают принципиальными, и гонорары адвокатские если и превышают среднюю зарплату по стране, то процентов на 10. И то не у всех, а у кого клиентуры много. Я прав? — обратился Осипов уже не к прокурору, а к учительнице.
— Конечно, правы, — польщенная высокой оценкой своей профессии, согласилась Валентина Петровна.
— Так если все зависит только от прокурора и судьи, то что вы в суде делаете? — решила отомстить за поруганную честь института народных заседателей Минх.
— А мы, адвокаты, только помогаем судье и прокурору посмотреть на все с другой стороны. Со стороны защиты интересов подсудимого.
— То есть, другими словами, вы признаете, что истина вас не интересует? — обрадовался возможности „наехать“ прокурор.
— Признаю, — спокойно и без тени улыбки согласился адвокат. — И могу объяснить почему.
— Объясните! — чуть ли не хором выдохнули обе женщины.
— Да, интересно послушать, — не без сарказма поддержал Иванов.
— Ну, во-первых, в столь любимом вами, Иван Иванович, УПК прямо записано: адвокат — это защитник. Он только защищает. Все! Точка! Только защищает! — Вадим оседлал любимого конька. — А если взглянуть на вопрос философски, то получается следующее. Со времен отмены инквизиции, когда цивилизованный мир перешел к состязательному судебному процессу, функции четко распределились. Прокурор обвиняет, доказывает вину, адвокат — защищает. Судья решает, кто из них более убедителен. Все! Истина непостижима! По крайней мере, так утверждает марксистко-ленинская философия. Абсолютная истина непостижима. — На; всякий случай Осипов сформулировал правильно, по учебнику. — Только относительная. А можно на основании неполного знания, так сказать, относительного, ставить человека к стенке? Поэтому-то и сказано во всех правовых теориях мира — все сомнения толкуются в пользу подсудимого. Кстати, и Ленин, если помните, писал: „Лучше мы отпустим десять виновных, чем осудим одного невиновного“. Помните? — Вадим в упор смотрел на прокурора.
— Защитительную речь репетируете, товарищ адвокат? — ехидно парировал Иванов.
Вадим рассмеялся. Вполне приветливо.
— Да нет! Так, завелся просто. Извините. Тема не обеденная, согласен. — С кем согласен, Вадим не уточнил, но разговор надо было сворачивать. И так для второго обеда густовато получилось.
Шатунова посмотрела на часы:
— Ой, перемена уже три минуты как закончилась, — и вскочила, собирая посуду.
Все рассмеялись оговорке учительницы и гурьбой отправились к непременному атрибуту любой столовой — столику, заставленному грязной посудой, изящно названной в объявлении „использованной“.
Возвращаясь домой, Вадим заметил, что какая-то „Волга“ все время вертится у него на хвосте. То удаляясь, то приближаясь. Заметил не сразу, потому подумал, что случайность. Но завтра решил быть внимательнее. Если это „хвост“ — неприятно.
На основании рапорта капитана Сидорова отделу внешнего наблюдения Управления КГБ по Москве и Московской области было дано указание организовать контроль передвижения и контактов адвоката Осипова Вадима Михайловича. Контроль контактов — скрытый, наблюдение передвижений — демонстративное. Пусть, мол, знает — ты нас начинаешь тревожить. Сотрудники были удивлены, что за два дня Осипов ничего не заметил. По крайней мере, ни в одном телефонном разговоре никакого беспокойства им высказано не было.
Вечером Аристархову пришлось перезванивать четыре раза. Первые три раза к телефону подходила Лена. Он молча вешал трубку. Только с четвертого захода, когда Лена зло бросила Вадиму: „Сам бери. Какая-то твоя баба звонит!“ — актер наконец смог сообщить: „Дорогая, у меня сегодня ночная репетиция. Не волнуйся!“ — „Вы ошиблись номером!“ — радостно ответил Вадим. Положив трубку, увидел испепеляющий взгляд жены:
— Это кому же ты с таким счастьем в голосе сообщаешь, что она ошиблась номером?
— Не „она“, а „он“! — попытался оправдаться Вадим.
— Не ври! — Лена чуть не плакала. — Противно! Можешь трахать кого угодно! Только не ври!
— Я не вру! — Вадим задумался. — В том, что это „он“, а не „она“, — клянусь! А остальное расскажу потом. Обещаю.
— Не верю, — почти успокоилась Лена. — Ты все можешь объяснить. Я помню, как ты Миле Мирской все объяснял!
— Котенок! Ну, пожалуйста, не начинай. — Вадим поразился памяти Лены. Дело Мирского проходило пять лет назад, а она до сих пор не забыла, как он „отмазывал“ неверного мужа перед его женой. — Это совсем другая история. Обещаю — все расскажу. Но потом. Пока это слишком опасно.
Лена молча повернулась и вышла из комнаты. Вся ее фигура излучала обиду. Как такое возможно, Вадим не понимал. Но видел: спина была обиженной.
— А ваш Кузьмичев умный? — ни с того ни с сего в середине обеда заинтересовалась Шатунова.
— Что? — переспросил Вадим, погруженный в свои мысли.
— Что-то сегодня и вы, и Зеленцова какие-то отсутствующие, — пошутил прокурор. — У вас с ней астральный контакт?
Вадим действительно был с утра расстроен. От самого дома и до здания суда за ним неотступно, открыто ехал ярко-красный „жигуленок“. Это был „хвост“. Наглый, демонстративный. Иначе зачем пускать машину такой яркой расцветки. Да еще с вмятиной на переднем бампере? Чтобы даже дураку сомнений не оставить… На то, что Зеленцова, „в отсутствии“, Вадим просто внимания не обратил. Хотя в отличие от прокурора причину знал.