— Не важно. Моя жизнь погублена,— Он отважно улыбнулся и проглотил недостойные настоящего мужчины слезы; впрочем, первые две слезинки все же успели сорваться с кончика его носа.
— Мой бедный мальчик! — Издатель судорожно стиснул руки Дорна.
— Загнанный в угол этим бездушным чудовищем, — сказал Грэм.
— Угодивший в капкан, как немцы в России, — подхватил Макданлоп.
— Жертва адского коварства, — всхлипнул Грэм.
— Именно, — Макданлоп оглаживал Грэму руку такими движениями, как будто доил корову, — Вы должны продолжить писать книги о де Мейстере чтобы он вернулся обратно в ад, где ему самое место. Верно?
— Верно! Но тут есть одна загвоздка.
— Какая?
— Я не могу писать. Теперь он настолько реален, что я не могу затолкать его обратно в книгу.
Тут-то Макданлоп понял, откуда на полу взялись груды изорванной бумаги. Он схватился за голову и простонал:
— Моя жена! Моя корпорация!
— Остается еще армия, — напомнил Грэм.
Макданлоп поднял глаза.
— А «Смерть на третьей палубе», рукопись, которую я отправил вам на доработку три недели назад?
— Не считается. Это в прошлом. Она уже повлияла на него.
— Но она же не была опубликована?
— Все равно. Именно в ней я упомянул о призывной комиссии. Ну, там, где они признали, что он может идти в армию.
— О, у меня бы он пошел куда подальше.
— Макданлоп! — Грэм Дорн подскочил и ухватил издателя за лацканы. — Может быть, у меня получится внести в рукопись кое-какие исправления.
Макданлоп надрывно закашлялся и слабо захрипел.
— Можно вставить в рукопись что угодно.
Макданлоп начал задыхаться.
— Мы еще можем все исправить.
Макданлоп посинел.
Грэм тряхнул лацкан и все прочее, что к нему прилагалось.
— Может, скажете хотя бы что-нибудь?
Макданлоп вырвался и проглотил ложку сиропа от кашля. Потом прижал руку к сердцу и слегка похлопал по груди. Попгом покачал головой и пошевелил бровями.
Грэм пожал плечами.
— Ладно, не хотите разговаривать — не разговаривайте. Я сам все исправлю, без вас.
Он отыскал рукопись и опасливо примерился к пишущей машинке. Пальцы исправно шевелились и почти не скрипели в суставах. Грэм застучал по клавишам быстрее, еще быстрее, пока не набрал свою обычную скорость. Машинка весело стрекотала, над ней вилось привычное облачко беловатого дыма.
— Получается! — воскликнул он.— Я не могу писать новые книги, но могу вносить исправления в старые, неопубликованные!
Макданлоп склонился над его плечом. Он то и дело забывал дышать.
— Быстрее, — подгонял его Макданлоп, — быстрее!
— Я и так еду тридцать пять миль в час, — строго сказал Грэм. — Быстрее не положено. Еще пять минут.
— А он точно там будет?
— Он постоянно у нее торчит. На этой неделе ни одного вечера не пропустил. — Дорн сплюнул мелкое крошево, в которое уже стер все передние зубы от постоянного ими скрежетания. — Но помоги вам бог, если ваша секретарша не оправдает наших надежд.
— Мальчик мой, уж на мою-то секретаршу ты можешь положиться.
— Исправленную рукопись нужно прочесть до девяти часов.
— Если ее не настигнет скоропостижная смерть, она ее прочтет.
— С моей-то везучестью скоропостижная смерть непременно ее настигнет. А она поверит?
— Каждому слову. Она же видела де Мейстера. Она знает, что он существует.
Взвизгнули тормоза, и сердце у Грэма облилось кровью от жалости к каждой молекуле резины, которая стерлась с шин.
Он взбежал по лестнице. Макданлоп поковылял следом.
Дорн нажал на кнопку звонка и ворвался в дом. Реджинальд де Мейстер, который стоял прямо за дверью, едва не получил указующим перстом своего создателя прямо в глаз, и лишь скорость реакции спасла его от превращения в мифического одноглазого героя.
Чуть поодаль стояла Джун Биллингс, молчаливая и смущенная.
— Реджинальд де Мейстер, — зловещим тоном пророкотал Грэм, — настал ваш последний час.
— Ох, мальчик мой, — сказал Макданлоп, — у вас все получится.
— Чем, — поинтересовался де Мейстер, — я обязан столь драматическому, хотя и туманному заявлению? Я, знаете ли, в недоумении.
Он изящным жестом закурил и улыбнулся.
— Привет, Грэми, — боязливо поздоровалась Джун.
— Изыди, коварная.
Джун засопела. Она чувствовала себя будто какая-нибудь книжная героиня, раздираемая противоречивыми чувствами. Естественно, она упивалась всем происходящим.
Поэтому она дала волю слезам и сделала несчастное лицо.
— Возвращаясь к нашему разговору, — устало спросил де Мейстер, — из-за чего весь сыр-бор?