Фазиль Искандер
Авторитет
Георгий Андреевич был, как говорится, широко известен в узких кругах физиков. Правда, всей Москвы.
На праздничные майские каникулы он приехал к себе на дачу вместе с женой и младшим сыном, чтобы отдохнуть от городской суеты и всласть поработать несколько дней в тишине.
Весь дачный посёлок был послевоенным подарком Сталина советским физикам, создавшим атомную бомбу. Однако с тех давних пор дачи сильно одряхлели, ремонтировать их не хватало средств. За последние годы, даже ещё до перестройки, государство потеряло интерес к физикам: мавр сделал своё дело… Тем более старшее поколение физиков, создававшее эту бомбу, в основном уже перемёрло.
На третий день праздников труба в ванной дала течь. Георгий Андреевич пошёл в контору. Он знал, что оттуда можно было вызвать одного из двух сантехников. Но работник конторы скорбно заявил ему, что сантехники сами вышли из строя.
– Что с Женей? – спросил Георгий Андреевич.
– Руку сломал, – ответил конторский работник.
– А Серёжа?
– Голову разбил. Только что его увезли на машине, – был мрачный ответ.
Георгий Андреевич вернулся на дачу несолоно хлебавши. Трудно жить в России, думал он: прежде чем починить трубу, надо починить слесаря. Нам многодневные праздники ни к чему. Работа невольно заставляет нашего человека делать некоторые паузы в выпивке. Праздничные дни – пьянство в чистом виде.
Однако он не дал себе испортить настроение этой неудачей, а сел работать. Работа – единственное, в чём он ещё не чувствовал приближение старости. И тем более было обидно, когда любимый ученик сказал ему об отзыве о нём одного известного физика. Каким ярким учёным был Георгий Андреевич! – вздохнул якобы тот. – Как жалко, что он замолк.
Откуда он взял, что я замолк? – с горьким негодованием думал Георгий Андреевич. За последние два года четыре его серьёзные работы были опубликованы в научных журналах. Да тот просто журналы эти не видел! Физики, – во всяком случае, те, что остались в России, – перестали интересоваться работами друг друга. Это тоже было знаком времени. На свои последние публикации он получал восхищённые отклики от некоторых иностранных коллег.
Однако ему было шестьдесят пять лет, и он действительно чувствовал первые признаки старости. Только не в работе. Так он думал. Но, например, процесс еды перестал приносить удовольствие, и он ел не то чтобы насильно, но с некоторым тихим раздражением примиряясь с необходимостью перемалывать пищу. Сколько можно!
Утреннее бритье тоже стало раздражать его. Боже мой, думал он, включая электробритву, сколько можно бриться! Всю жизнь каждое утро бриться! Некоторые его коллеги давно завели бороды, якобы подчиняясь моде возвращения к национальным корням. Он сильно подозревал, что им просто надоело бриться. Сам он никак не хотел заводить бороды. Они при помощи бороды маскируют собственную старость, думал он.
Третьим признаком старости он считал то, что на ночь стал проверять, хорошо ли закрыты дверные запоры. Раньше он никогда об этом не думал. Правда, этот признак старости он мог не засчитывать себе или, по крайней мере, смягчить тем, что, по вполне проверенным слухам, многие дачи их академического посёлка ограбили.
Слава Богу, обошлось без убийств. Правда, одного опустившегося физика, пьяницу, воры избили. Он случайно во время грабежа оказался на даче, но был так беден, что из дачи буквально нечего было вынести. Всё, что можно было вынести и продать, он уже сам вынес и продал. Воры обиделись и, разбудив его, избили за свои напрасные труды. Тем более у кровати его стояла пустая бутылка. Как будто он один любит выпить!
Но Георгий Андреевич почему-то чувствовал, что его повышенный интерес к замкам и запорам перед тем, как лечь спать, связан не с участившимися грабежами вообще, а с философским старческим отношением к собственности. Тем более он хорошо помнил слова Гёте о том, что в молодости мы все либералы, потому что нам нечего терять, а в старости делаемся консерваторами, потому что хотим, чтобы нажитое нами осталось именно нашим детям.
Ничего особенного нажито не было, хотя он был лауреатом нескольких международных премий. Но деньги, на которые он никогда не обращал внимания, как-то незаметно испарились, хотя это было не совсем так.
Оба его старших сына были биологами, и когда они женились, он обоим купил квартиры. Они рано женились. Это было ещё в советское время, и один из них, которому он дал деньги на квартиру, просил его, чтобы он, пользуясь своим авторитетом, помог вступить в какой-то кооператив. Но он наотрез отказался. Он презирал этот путь и никогда в жизни не умел и не хотел им пользоваться.
– Я же дал тебе деньги, – твёрдо ответил он сыну, – дальше действуй сам.
– Деньги – это далеко не главное, – ответил ему сын довольно нахально.
Впрочем, в те далёкие, как теперь казалось, советские времена, вероятно, так оно и было.
Зато теперь деньги решали все. Оба его старших сына по контракту работали в Европе. Судя по всему, они были хорошо устроены и в Россию почти не приезжали. Беспокоиться об их судьбе не приходилось. Но он волновался о младшем сыне. Отчасти и это было признаком старости или следствием постарения.
Через пятнадцать лет после второго сына у него родился третий сын. Ему было сейчас двенадцать лет, и отец несколько тревожился, что может не успеть поставить его на ноги. А время настолько изменилось, что однажды сын ему сказал с горестным недоумением: