"…А все-таки, все-таки хочется петь Даже, когда в сердце песням нет места Только б не сдаться и только б успеть Спеть свою самую главную песню…"
Успел ли Арик спеть свою самую главную песню? Его жизнь оборвалась в 33 года, когда каждый год, каждый месяц приносил все новые творческие удачи. Но все, что он успел написать строки этой одной, самой главной песни-гимна мужеству, доброте, красоте человека и природы. С тех пор, как он познакомился с Белорусскими лесами, в нем жили две любви: леса Белоруссии и Северные горы. Лето — для Бело руссии, зима — для Севера. С рюкзаком за плечами, на шлюпках и байдарках, Арик обошел всю Республику. Тихой красе нашей земли посвящены многие его песни — желтым парусам листьев на Березине; озерам, бусинками нанизанными на нити рек, дождям, заливающим осенний пожар лесов. С Ариком можно было говорить обо всем: о новых книгах, которые он раньше всех успевал прочесть, об искусстве, политике, космосе… Но при нем невольно смолкали разговоры про очередь на модный полированный гарнитур. Сам Арик довольствовался малым: место в общежитии, свежая сорочка, книги и гитара. И все же он был богаче многих. Он был нужен людям. Прекрасный рассказчик, он в то же время никогда не стремился быть в центре внимания, умел, как никто, слушать других, жадно поглощая все интересное о мире, о людях. И его походы были не бег ством от людей, а возможностью еще раз познать их истинную ценность. "Нам еще долго не видеть людей, значит, есть время подумать о них", — писал Арик. И еще он писал: "К людям я лыжню тяну, как кабель." Он пел только тогда, когда его об этом просили, и то, что просили, не навязывая своих вкусов. Он мог петь ночи напролет. И когда иной раз мы, растроганные, говорили ему хорошие слова, он просил: — Не надо, ребята. Это вредно — перебирать норму нежности. При нем невозможно было скиснуть или расклеиться, потому что сам он мужественно и сдержанно переносил невзгоды. При нем никто не рисковал становиться в позу, потому что он был предельно естественным. При нем трудно было, рубанув с плеча, вычеркнуть кого-то за ошибку или провинность из числа друзей и знакомых — он стремился не осудить с высоты своей нравственности, а понять, чтобы помочь. Но если он говорил: "Я бы не пошел с тобой на Север" — то значит, ты в чем-то очень, очень был неправ Арик брал, чтобы отдавать, отдавать без конца. "Самая большая ценность похода в том, что через несколько дней после его окончания ты вдруг замечаешь, что стал чуть другим, чуть лучше, чем был раньше, чем-то чуть богаче." Это строки из его последнего письма, отправленного с Саян, из Верхней Гутары. В нем, наверное, ключ к пониманию стремления к тем трудным северным маршрутам, которые выбирали Арик и его товарищи. Он не успел написать песню о Саянах. В его записной книжке, найденной в его рюкзаке, несколько строк, вероятно, ее первый набросок:
Саяны — это хвойный лес
и белизна берез, Саяны — это синь небес
и мартовский мороз, И в пасти черно-белых гор
таблеточка луны…
Накануне последнего похода Арика Круппа пригласили на студию «Беларусьфильм» и попросили исполнить в новом документальном фильме "Жизнью и смертью" песню Юрия Визбора на стихи Ярослава Смелякова. Песня звучит на фоне панорамы снежных гор. По трагическому стечению обстоятельств, это была последняя песня, спетая Ариком:
От морей и от гор веет вечностью,
веет простором. Раз посмотришь — почувствуешь
вечно, ребята живем. Не больничным от вас ухожу я,
друзья, коридором Ухожу я, товарищи,
сказочным Млечным путем.
— Демография
А Москва-то полна населением, А в Москве муравейная скученность. Знать в планировании размножения Никакой нет системы научной.
А домой прилетевши, ринулся Не к буфету, а к книжному шкафу я, Ни стакашка не приняв, принялся Изучать, изучать демографию.
Прочитал я что пишут ученые, Что растет, мол, растет население, А которые реакционные, Те по Мальтусу и без стеснения.
Не боюсь я за сытость публики, Принесет нам наука пользу. Будут делать из дырок бублики, Как "Московскую водку" гидролизом.
Лес повырубят, хоть он и нужен нам, А насчет биосферы — ну как же, Вон квартиры все ниже, да уже, Да и тех не хватает на каждого.
А китайцы, друзья позапрошлые, Размножаются, ох, размножаются, Раньше были такие хорошие, А теперь на Сибирь покушаются.
Ах, народы, народы, ну на фиг вам Размножение антинаучное. Лучше ночью учить демографию, Может что-нибудь в мире улучшится.
— На плато Рассвумчорр
В тундре есть много гор, что цепляются за тучи, На плато Рассвумчорр нас туман и ветры мучат. На плато аппатит, его надо добывать. Аппатит, твою Хибины, мать!
Тундра — тот же Кавказ, только здесь чуть холоднее, Только солнце у нас светит чуточку слабее. Только здесь на Хибинах нельзя позагорать, Аппатит, твою загара, мать!
Рассвумчор очень крут, неприступные вершины, Камни вниз нас зовут, но пока еще мы живы,
Если с плато упасть, то костей уж не собрать,
Аппатит, твою Хибины, мать!
Лето так далеко, девять тысяч километров, А у нас на плато дуют северные ветры,
Про такую погоду так хочется сказать:
"Аппатит, твою погоду, мать!"
Нет у нас сигарет, курим мы «Байкал» вонючий. Уж давно солнца нет, есть лишь только дождь да тучи.
Эту жизнь на Хибинах пора уже кончать.
Аппатит, твою Хибины, мать!
Но, уехав домой, чтоб не все было забыто, Мы захватим с собой по кусочку аппатита.
Чтобы, вспомнив Хибины, с улыбкой мог сказать:
"Аппатит, твою Хибины, мать!"
1963
— В дорогу
Мне все мерещатся дороги, Они уходят вдаль маня, Мне сделать хочется так много, Узнать, что ждет в пути меня,
Мне хочется встречаться с ветром,
На «ты» с ним быть, а не на «вы».
И отдаваться километрам,
И забываться от ходьбы. А если очень я устану, Я песню сочиню в пути, И эту песню петь я стану, Чтоб легче было всем идти.
А если эта песня будет
Другими петься у костра,
Тогда скажу тебе и людям,
Что молодость прошла не зря. Мне все мерещатся дороги, Они уходят вдаль маня, Но, черт возьми, на то и ноги, Чтоб вдаль вели они меня.
1963
Колыбельная
В тучи над черными крышами
медленно солнце врезается, Входят в окошко рыжие,
на белых похожие зайцы. Баю-бай…
Спят в своей гавани тральщики,
за день машины умаялись, Сонного, сонного мальчика
тихо баюкает маятник. Баю-бай…
Тени шуршат над подушкою,
сны к малышу приближаются, Угол с простыми игрушками
медленно преображается. Баю-бай…
Детские сны забываются,
как далека моя станция! К звездам и солнечным зайцам
руки все реже тянутся. Баю-бай…
Зависть. Ну что же поделаешь:
возраст, беднеет фантазия И сны мои неумелые
некому, в общем, расказывать. Баю-бай…
1966 О ЖЕНИТЬБЕ
Ходит грустный медведь, Бродит грустный медведь. Б.Полоскин
Ах, жениться бы мне рыбкой в неводе, Да все времени нет, да все негде, То ли старый я, то ль с ума схожу: Все с гитарою, как с сумой брожу.
И за окнами и под соснами, Чаще в городе, реже на свету, А гитара мне, не пойму я, кто, То ли горсть камней, то ль букет цветов.