В этом кошмаре продолжение путешествия было бы безумием, зато все прелести маленьких старинных городков и селений становились особенно милыми и притягательными. За каменными стенами в уютных гостиницах жарко пылали камины. Горячее вино, свежие фрукты, приветливые хозяева… и конечно же, слегка растерянные путешественники, застигнутые осенней непогодой. Люди жались друг к другу, охотно знакомились, рассказывали свои истории и всячески старались скоротать время. В одной из таких гостиниц я и поселился. Она стояла в стороне от дороги на обрывистом берегу глубокого каньона и являла собой остатки маленького укрепленного замка. Часть стен от времени развалились, часть подмыли стремительные ручьи, и они рухнули в обрыв. Зато сохранилось центральное строение и круглая башня с заржавленным подъемным мостом, перекинутым через ров. Приспосабливать весь замок для жилья не имело смысла из-за малочисленности постояльцев, потому для гостей хватало комнат в привратной башне и небольшой пристройке во дворе. Центральное здание замка оставалось пустым, если не считать разнообразных пернатых, населивших многочисленные бойницы. Вечерами там бесшумно сновали летучие мыши, ночью ухала сова, утром стонали голуби. Все вкупе создавало довольно мрачный колорит, хотя он вполне соответствовал вкусам путешественников, ценящих красоту и старину. С интересом спускаясь в холл, я слушал разноязычную речь и присматривался к соседям. Среди довольно живописной толпы постояльцев, пожалуй, самыми колоритными являлись сами хозяева. Ряд признаков явно свидетельствовал, что они не из местных жителей и скорее всего приобрели это рыцарское гнездо для своих нужд. Думаю также, что вряд ли они собирались поправить свои дела и получить хороший доход с путешественников, превратив свой дом в гостиницу. Плата за ночлег была смехотворно мала, так что, остановившись здесь, ты ощущал себя скорее гостем, чем постояльцем.
Вероятно, в этом был свой резон. Никто не чувствовал себя зависимым, и в первую очередь сами хозяева. Придираться к меню или скромной обстановке комнат при таких условиях было немыслимо.
Верно, лишь врожденное милосердие да гостеприимство побуждало владельцев замка держать свои двери открытыми для каждого путника, проходящего через горы. Но забавным было то, что сами хозяева казались едва ли не большими странниками, чем их скучающие гости. Что-то неспокойное проступало в их позах, движениях, манерах. Вот еще мгновение - и они встанут и исчезнут навсегда из этих стен. Словно какой-то бесконечной лентой ползла через них дорога, и голубой дымок походного костра незримо, но постоянно овевал их фигуры. Имена их удивительно соответствовали их образу и звучали каким-то музыкальным аккордом. Гилль - звали хозяина, и с него словно начиналась пьеса в минорной тональности. Извея - имя хозяйки определяло дальнейшее направление мелодии и завершало первый посыл тремя последними шажками.
Необычна была и внешность этой пары. Гилль, человек в летах с курчавыми седеющими волосами. Высокий лоб давал приют не только любым фантазиям и длинным мыслям, в нем сохранялась чистота и непосредственность детских устремлений. В самом деле, хотя Гилль имел не маленький рост, на его кряжистой фигуре голова казалась несколько великоватой и сам он напоминал великовозрастного ребенка. Ярко-синие глаза дополняли бы это впечатление, если бы не так часто обращались внутрь себя.
Зато пристальный взгляд не давил на собеседника, а скорее обволакивал и приглашал приобщиться к своей внутренней жизни. Пожалуй, еще можно сказать о его способности к перевоплощению. Он говорил о море - и поразительно точно, во всех деталях, являл собой тип старого моряка. Он повествовал о войне- и вы видели перед собой бывалого легионера. Речь заходила о религии _ и перед вами стоял смиренный монах, проведший жизнь в постах и молитве. Но, наверное, более всего его характеризовала связь с какой-то древней стихией. Не отгадать, какие начала в ней преобладали: огня, воды, земли или воздуха. Просто вокруг Гилля явственно ощущались незримые энергии. Вероятно, рядом с ним не было холодно в самую ледяную стужу, но также возможно, что и в знойной пустыне от него исходила живительная прохлада родника. Мускулистое тело Гилля могло принадлежать самому неутомимому ходоку, но движения его словно подчинялись законам полета… Ноги его касались земли, а руки, туловище, голова постоянно летели.
Столь же необычна была жена его. Впрочем, как-то мало она напоминала ту пресловутую половину, разделившую годы жизни со своим мужем и носящую на себе отпечаток его личности. Нет, вовсе ничем не походила она на Гилля. В картинах, иллюстрирующих волшебные сказки, сложно встретить облик женщины - грезы, женщины-цветка, женщины-возлюбленной. Такова была Извея. Ее чувства, столь гармоничные и искренние могли соперничать с самыми пылкими юношескими страстями. И хотя возраст ушел далеко вперед ее сердца, однако именно эта яркость переживаний делала ее красоту и молодость вневременными. Тонкие нежные черты ее несли ощущение хрупкости. И не родился еще тот фантастический принц, чьи руки могли бы без боязни коснуться ее. Вот так не смел бы и помыслить о том случайный зритель, встретив во плоти эту женщину-подростка с лицом воздушных Боттичелливских фей. В Извее за тончайшей оболочкой старинной красавицы существовала сложная и сильная душа. Чтобы чуткость не стала жертвой своей беззащитности, она должна опираться на какую-нибудь твердую опору. Я не смею утверждать, но мне кажется именно принадлежность души Извей иному миру, а может быть, и иным планетам, давала ей силы выстоять в этой жизни. Она не пыталась чему-то соответствовать и сохранила верность своему свету… А он лился через ее ясную улыбку, через вечно утреннюю зарю ее волшебных глаз, сквозь прозрачную ткань, что плели ее плавные движения, ибо и руки, и ноги, и тело Извей подчинялись какому-то внутреннему ритму. Для наблюдателя же он являлся постоянным танцем, то медленным, то порывистым, но неизменно чарующим. Магия пластики, которой владели, по словам историков, жрицы древних египетских храмов. Где, какие раскопки могли бы это подтвердить? В лицах на изысканных рельефах гробниц фараонов да в почти утраченных традициях храмовых индийских танцев проглядывает намек на эти тайны. Вот почему так драгоценна была встреча с Извеей. В ней открывался мир давно прошедшего Золотого Века и, может, угадывалось блистательное повторение его в будущем. Мое описание будет неполным, если я не упомяну о голосе Извей. В нем было столько разнообразия, столько оттенков, тембров, созвучий, что, закрыв глаза, в том богатстве ты мог внимать целой гамме, знаменующей голоса природы от веселого ручейка до печального зова кукушки.