К. — землемер. Как Адам, он не владеет землей, как Фауст, он ее измеряет. Ученый и чиновник, К. выше деревенских жителей, их трудов, забот и суеверий. К. образован, умен, понятлив, эгоистичен, эгоцентричен и прагматичен. Он обуреваем карьерой, люди для него — шашки в игре, и к цели, хоть и неясной, К. идет, не гнушаясь обманом, соблазном, предательством. К. тщеславен, спесив и мнителен, он — как мы, а интеллигент себе ведь никогда не нравится.
Хуже, что мы видим Замок его глазами и знаем столько, сколько знает он. А этого явно недостаточно. «Вы находитесь в ужасающем неведении насчет наших здешних дел», — говорят ему в Деревне, ибо К. описывает Замок в единственно доступной ему системе понятий. Приняв христианство, европейские язычники не могли признать Бога не кем иным, как царем. Поэтому они даже на кресте писали Христа в царских одеждах. К. — герой нашего времени, поэтому высшую силу он изображает бюрократическим аппаратом.
Не удивительно, что Замок отвращает. Но если он враждебен человеку, то почему никто, кроме К., не жалуется? И почему он сам к нему так стремится? В отличие от К., Деревня не задает Замку вопросов. Она знает то, чего ему не дано, и это знание нельзя передать. К нему можно только прийти самому. Но если из Замка в Деревню идет много дорог, то в Замок — ни одной: «Чем пристальнее К. всматривался туда, тем меньше видел, и тем глубже все тонуло в темноте».
Замок — это, конечно, Небеса. Точнее, как у Данте, — вся зона сверхъестественного, потустороннего, метафизического. Поскольку неземное мы можем понять лишь по аналогии с людским, то Кафка снабжает высшую власть иерархией. Ее Кафка выписывал с той скрупулезной тщательностью, которая так веселила друзей, когда автор читал им главы романа. Их смех отнюдь не обижал Кафку.
«Его глаза улыбались, — вспоминал Феликс Вельч, близкий друг писателя, — юмор пронизывал его речь. Он чувствовался во всех его замечаниях, во всех суждениях».
Мы не привыкли считать книги Кафки смешными, но другие читатели, например Томас Манн, именно это и делали. В определенном смысле «Замок» — действительно божественная комедия, полная сатиры и самоиронии. Кафка смеется над собой, над нами, над К., который способен описать высшую реальность только через низшую и привычную.
Служебная лестница в «Замке» начинается послушными мирянами, среди которых выделяются праведники-спасатели из пожарной охраны. Потом идут слуги чиновников, которых мы называем священниками. Поделив жизнь между Замком и Деревней, они наверху ведут себя не так, как внизу, ибо «законы Замка в Деревне уже неприменимы». Выше слуг — бесконечная череда чиновников-ангелов, среди которых немало падших — уж слишком часто они хромают, как и положено бесам.
Пирамиду венчает Бог, но как раз Его Кафка упоминает лишь на первой странице романа. Больше мы с графом Вествестом не встречаемся. И, как говорит самая радикальная — ницшеанская — трактовка романа, понятно, почему: Бог умер. Поэтому Замок, каким его впервые увидел К., «не давал о себе знать ни малейшим проблеском света». Поэтому «стаи ворон кружились над башней». Поэтому Замок «никому из приезжих не нравится», да и местные живут бедно, уныло, в снегу.
Смерть Бога, однако, не прекратила деятельность его аппарата. Замок — вроде города Петербурга посреди Ленинградской области: прежняя власть умерла, но из столицы до провинции эта весть еще не дошла. Да и принять ее непросто. Бог не может умереть. Он может отвернуться, устраниться, замолчать, ограничившись, как Его уговаривало Просвещение, творением, и оставить его последствия на произвол нашей нелегкой судьбы. Мы не знаем, почему это случилось, а Кафка знает и объясняет беду.
Причины катастрофы раскрывает вставной, с точки зрения К., но центральный для истории Деревни эпизод с Амалией. Она отвергла притязания Замка на свою честь и оскорбила посланца, принесшего ей благую весть. Отказавшись от связи с Замком, Амалия отвергла долю Девы Марии, не приняла ее мученическую судьбу, не подчинилась высшему замыслу Замка о Деревне и тем остановила божественную историю, лишив ее ключевого события. Страшным наказанием Амалии стало молчание Замка и месть сельчан, оставшихся без благодати.
К., озабоченный своей торговлей с Замком, не может оценить трагедию мира, упустившего шанс спасения. Но Кафка, остро ощущая глубину нашего падения, считал его расплатой за не принесенную жертву.
«Наверное, мы, — говорил он, — самоубийственные мысли, рождающиеся в голове Бога».
Можно ли узнать от Кафки о Боге больше, чем мы знали до того, как его прочли?
Конечно! Но не потому, что Кафка множит богословские гипотезы, меняет устоявшиеся трактовки, обновляет теологический язык и дает вечному актуальные имена и клички. Главное у Кафки — провокация истины. Он вопрошает ее, надеясь вырвать у мира столько правды, сколько тот способен ему раскрыть.