Покинув крыльцо, увешенное «музыкой ветра», Корнелия снова заперлась в комнате второго этажа, едва успев захлопнуть дверь перед своим мужем. Но девушка так и не сомкнула глаз до утра. Все оставшееся время, в сумраке, разбавляемом персиковым светом керосинового фонаря, она фанатично искала новые, расписанные краской орехи.
Не добившись успеха в поисках, ранним утром Корнелия спустилась на первый этаж, громко скрипя ступенями старой лестницы. Девушка уселась на край массивного дубового стола и огляделась. Через какое-то время, здороваясь с ней, на кухню стали заходить члены съемочной группы.
Утром девушка была задумчивой и немногословной. Жену режиссера не занимали ни разговоры окружающих ее мужчин, ни их настороженные взгляды в ее сторону. Корнелия, переживая в своей душе причудливую смесь трепетного восторга и ужаса, старалась понять, что теперь происходит в ее жизни и, не смотря на всю абсурдность собственного умозаключения, решила, что загадочная девочка из прошлого оставляла записки в орехах именно для нее. И в тот момент, когда на кухне показался муж девушки Лукаш Чермак, она решила, что обязательно обыщет весь дом и найдет остальные тайники Доры Миллер.
После завтрака начались съемки сцены в подвале, в которой героиня Корнелии становится одержимой темными силами, заключенными в случайно разбитых часах. Лукаш Чермак заметно нервничал во время съемок. В концовке фильма эта сцена была кульминационной, и режиссеру хотелось, чтобы в рабочем кадре, все, от мрачных оттенков света до игры актеров, было безукоризненно. Лукаш то и дело останавливал съемку, а после двигал в локации какой-нибудь предмет или оправлял костюмы Армана и Корнелии. Режиссер тряс актеров за плечи и, слово в слово, с идентичной интонацией, заставлял их повторять фразы не по сценарию. Он то и дело приказывал Владу менять объективы на камере и прикрикивал на осветителя, у которого барахлил стоящий на первом этаже генератор, питающий светодиодную панель. В мрачном, сыром подвале на творца-режиссера сходило сумбурное и нервное озарение, никак не позволяющее завершить съемки короткой, пятиминутной сцены.
Корнелию тяготило общество мужа, а его общая нервозность и постоянные срывы на окружающих, впервые за все время семейной жизни, вызывали в девушке стойкое желание убежать к себе в комнату и запереться изнутри. Не легче было переносить и присутствие Армана, который всем своим нахальным, самодовольным видом давал ей понять, что не прочь повторить ту кощунственную пастельную сцену. Девушка играла свою роль посреди мрачного подвала, говорила реплики, смотрела актеру в глаза и, до боли в сердце, мечтала о том, чтобы больше никогда его не видеть. А он был неумолимо близко и, источая терпкий запах мужского парфюма и сигарет, скользил по ее телу сальным взглядом.
Наконец, спустя два часа, первая часть сцены была отснята. Взмокший, но довольный собой Лукаш Чермак объявил десятиминутный перерыв, и уставшая съемочная группа заскрипела ступенями лестницы, поднимаясь вместе с ним на первый этаж. Корнелия дошла до дверного проема подвала и, хищно смотря в спины уходящих мужчин, отступила обратно в темноту. В шелковом мраке, скрипнув металлом, зажегся керосиновый фонарь и бросил на заросшие мхом стены подвала причудливые тени. Первое, что приковало к себе внимание девушки, был старый, покрытый паутиной и пылью граммофон, стоящий в углу на изящном столе с резными ножками. Корнелия подошла поближе и провела ладонью по его мутной поверхности. Из-под слоя грязи, пестрыми красками, тут же вспыхнул причудливый узор, которым был расписан темный деревянный корпус музыкального аппарата. Девушка сразу узнала манеру росписи и впервые за все утро тепло улыбнулась, словно повстречала близкого и ценного друга. Без всяких сомнений, словно точно зная, что сейчас найдет, девушка просунула руку в блестящий медью рупор граммофона и достала оттуда третий грецкий орех, украшенный черным узором. Корнелия тут же раздавила пальцами находку, и в ее руке оказалась записка с парой черных бусин.
«Чужаки пришли в наш дом и ведут себя здесь, как хозяева. Папа говорит, тому виной война. Они забрали весь наш скот и почти все ценные вещи. Их уродливые танки извергают в чистый воздух Карпат свой адский, черный дым, который клубится над бедной, стонущей в огне Европой. Эти тщеславные персонажи, с чувством полной безнаказанности, бросают на меня свои хищные звериные взгляды и не скрывают своих намерений. Папа боится до дрожи, он не способен им возразить, зато я не боюсь. Впервые я готова наказать тех, кто посмел посягнуть на мою свободу…