Михаил с трудом поднялся, опустил босые ноги на палас. Посидел немного, глядя на старые чёрно-белые фотографии, подумал. (На них все улыбались, это ему показалось даже странным, ведь обычно, сколько он не видел фотографий давних лет, то всегда лица снимавшихся были серьёзны или холодны.) Приподнялся. Пошёл к выходу. За белыми занавесками была большая комната такого же цвета. Но в ней царила современность, начиная с телевизора и заканчивая мягкой мебелью и всякими интересными сувенирами.
Увидев трельяж, приблизился к нему. Стал смотреть на себя. Волосы грязные и обрезанные – уже другой человек. Лицо слегка вспухшее. А на теле... Он закрыл глаза. «Это тебе на долгую память». Секунду спустя открыл их – метка, «подарок» фашиста. Михаил от злости и одновременно от безысходности сжал кулаки, отчего ногти больно впились в кожу. Теперь этот знак всё время будет напоминать о случившемся – бесить. Теперь из-за него будет стыдно раздеться. Что заподозрят люди, увидев его? Конечно, недоброе. И не будешь же им постоянно объяснять, как он его получил, да кто ему поверит? И захочется ли ему перед ними оправдываться, возвращаться в тот злосчастный день? Зачем это надо? Что это даст? Или хотя бы, когда он снимет (или ему снимут) одежду перед сексом, что подумает партнёрша? Как она на свастику отреагирует? (Михаил учитывает, что может и не сбудется это, ведь он настроен скоро совершить суицид, но всё же мало ли что, всякое в жизни бывает.) Что говорить о других? Когда он сам уже подумывает, как от неё избавиться и не хочет смотреть на это безобразие. Теперь ему самому придётся избегать этого «подарка» и не оголять тело, лишь бы не вспоминать о нём.
Михаил сокрушённо отвёл взгляд от отражения и прошёл дальше.
Прихожая такая же чистенькая и ухоженная. Слева маленькая кухня, откуда чувствовались манящие запахи какого-то блюда и пирожков, – справа – закрытая дверь, наверно, за ней находилась кладовка.
Михаил отодвинул цветастую занавеску и выглянул на улицу.
Двор утопал в розах, здесь цвело более пятнадцати видов, особенно бросались в глаза белые бутоны. С крыльца к калитке вела вымощенная брусчаткой дорожка. По правую сторону возвышалась между розами пышная взрослая ель, вероятно, её посадили специально, чтобы в Новый год можно было наряжать живую ёлку гирлянды и игрушки. А по другую сторону дорожки в тени под абрикосовыми деревьями стоял стол со скамейками, где сейчас сидели пожилые супруги.
Софья Владимировна, которая сидела лицом к Михаилу, позвала его. Она с добрым, хорошо сохранившимся лицом каштановыми волосами (она явно не желает мириться с сединой) и полноватая, но подвижная выглядела энергичной.
Её же муж, кивком с выражением безразличности на лице испорченным с молодости оспой пригласил гостя присоединиться к ним. Хиленький пенсионер в коричневой кепке напомнил Михаилу рисованного героя из мультфильма про попугая Кешу, когда тот попадает к деревенскому мужику и топит его трактор.
Михаил посмотрел на босые ноги, затем поискал взглядом на стеллаже с обувью свои кроссовки, но их там не оказалось.
Хозяйка дома, заметив его замешательство, приблизившись к нему, предложила:
– Обуй тапочки, они перед тобой. Я твои кроссовки вымыла. И надень рубашку Фёдора. Думаю, она тебе будет впору. Вот она висит, – Софья Владимировна указала на жёлтую рубашку, висевшую на вешалке.
Михаил снял её и стал одевать.
– Может, сразу и шорты снимешь, я их выстираю, а вместо них оденешь вот это, – она протянула Михаилу трико. – Потом к столу подходи, покушаешь.
Она пошла к своему мужу. Михаил сменил грязную одежду на чистую и направился к столу. Обменялся рукопожатием с хозяином дома, уселся.
– Ты не обращая на нас внимания, угощайся, ешь досыта, – сказал старик.
Софья Владимировна достала из термоса несколько голубцов в виноградном листе и положила их в тарелку, которую поставила перед гостем.
– Отведай моих голубцов. Вкусные. Не стесняйся.
На столе было много и другой вкуснятины: фрукты, салат из свежих овощей в глубоком коричневом блюде, выпечка, печенья вперемешку с разными конфетами в узорной вазе, большой чайник и единственный оставшийся нетронутый пышный пирожок.
– Как тебя зовут-то, сынок? – поинтересовался Фёдор.
– Миша.
– Фёдор Петрович, можешь называть просто Петрович. А жинку мою – Софья Владимировна.
– Приятно познакомиться.
– Взаимно, – ответил хозяин дома. – Ты ешь, набивай желудок.
Софья Владимировна принесла из дома только что вынутую из холодильника бутылку домашнего красного вина. Она налила всем в чашки, себе втрое меньше.
Фёдор Петрович поднял чашку, тем самым предлагая и остальным сделать то же самое, произнёс:
– Первую выпьем за знакомство.
Все трое чокнулись.
Вино оказалось изумительным, не хуже, чем хорошее магазинное, Михаилу оно очень понравилось. Он даже посчитал, что лучше этого виноградного «крепкого сока» он и не пил.
– Петрович, к тебе можно, что ль? – услышали они мужской голос, доносившийся с улицы.
– Заходи, Николай. Ты как раз вовремя.
Показался пришедший. На вид ему было около шестидесяти. С длинными до подбородка седыми усами, в очках, у которых отсутствовала одна дужка, а вместо неё была потемневшая от времени резинка и треснувшее листочком левое стекло. Растрёпанные волосы. Одежда, приобретённая, наверно, ещё в молодости: синие неглаженные брюки на верёвочке, завязанные бантиком, клетчатая рубашка с короткими рукавами и обувь с просящей «голодной пастью» на носах.
У Михаила сложилось впечатление, что этот знакомый человек Фёдора Петровича – человек доброй души, и будет неудивительно, если с чувством юмора, ну и конечно любитель посиделок, где можно развязать язык и пропустить лишний стаканчик. Куда без этого!
Николай с любопытством посмотрел на незнакомого ему блондина и по-мужски поздоровался сначала с Петровичем, затем улыбнулся его жене, а потом протянул руку Михаилу.
– Николай.
– Михаил, – пожимая руку, ответил он, чувствуя силу, о которой пришедшего по виду и не скажешь.
– Что нового нам поведаешь? – спросил Петрович налив в чашки вино и, протягивая четвёртую своему другу.
– Манька сегодня померла, – сказал Николай, бросив любопытный взгляд на блондина.
– Как это? – удивилась Софья Владимировна.
– Вот так. Отмучилась. В обед к ней дочка пришла, а она недвижимая, холодная. На поминки уже меня позвали. Как тут не пить. Сплошь одни события, где без крепкой ну ни как. То у кого-то свадьба, то что-то обмывают. Жизнь-то, вот она какая, – он развёл руками и залпом выпил содержимое чашки.
Михаил, растягивая удовольствие, ел, внимательно слушал, будто бы он и не был для них чужим человеком.
– Да, скоро и наш черёд придёт, – сделал вывод Петрович.
– Сплюнь, дурак, – сказала его жена.
– Что Николай, разве я неправду говорю? Или это не так?
– Истину говоришь. От костлявой не отмахаешься даже вонючими семейниками, – он улыбнулся. – Ко всем она заглянет рано или поздно. Сам её не дождусь. (Муж с женой переглянулись, в их взглядах говорилось: опять за своё.) Противная такая, скорей бы забрала. Надоело уже. Никакого сочувствия ко мне. Желаешь её, а она как назло на тебя внимания не обращает, – у него в глазах заблестели слезинки, но он тут же взял себя в руки, налил себе вина, не дожидаясь, когда ему Петрович им заполнит чашку, продолжил: – Каждую ночь засыпаю, надеясь, что утром не проснусь, а она, зараза, меня подводит. Придёт тот день, и я ей морду-то набью, – он ухмыльнулся, – если, конечно, удастся.
Михаил изучающе смотрел на Николая. Он понимал из услышанных слов, что в жизни этого человека стряслось что-то такое, после чего ему не терпится умереть. В этом их взгляды совпадали, и поэтому для Михаила незнакомый Николай был товарищем по несчастью.