— Так ведь нам ещё сегодня в филармонию идти. Или… или ты не пойдёшь? — Рудик вдруг сразу испугался.
— Ну, почему же не пойду, — поспешно успокоил я его, — очень даже пойду. Только вот для начала ты сейчас сфотографируй меня в моём новом облике здесь в комнате, а перед работой выйдем на час раньше — сфотографируешь меня в городе.
До этого я неделю назад взял у кого-то фотоаппарат с намерениями запечатлеть себя любимого на фоне исторических достопримечательностей Питера. Всё-таки, наша учёба здесь уже заканчивалась, а таких фотографий у меня до сих пор не было.
Короче Рудик согласился, и я прилег отдохнуть, чтобы набраться сил для ужасающего, исторического и последнего моего похода в филармонию.
И вот я вышел на улицу. Впервые в своём новом обличье! Этот день я запомнил на всю свою жизнь.
Испуганная и впавшая в забытье вахтерша не считается. Зато считаются все встречные мне на улице бабки, которые круто меняли своё направление, увидав меня ещё издалека. А ещё говорят, у старушек плохое зрение. О тех, кто поднимал на меня глаза, только столкнувшись со мной, лучше, вообще, не вспоминать. Небольшой отрезок пути от общаги до метро по-настоящему позволил мне осознать весь масштаб того, что я с собой сделал.
В полный вагон метро мы с Рудиком зашли очень свободно, потому что передо мной как в сказке народ расступался с поразительной быстротой. Вагон охватила мертвая тишина, и под стук колес я ежесекундно ощущал на себе десятки взглядов. Рудик не помнил себя от восторга, наблюдя со стороны за всем этим представлением.
Невский проспект как всегда кишел людьми. Как я ни старался, я никак не мог утихомирить своё бьющееся сердце. Можно свыкнуться с мыслью, если на тебя все смотрят в упор минут пять, но чтобы всё время… Абсолютно каждый, замедляя шаг, смотрел на моё лицо, как на какую-то летающую тарелку, а когда я проходил мимо, ещё долго смотрел мне вслед.
А я же был просто в шоке. Конечно, я догадывался, какие последствия будут после моего выхода на улицу, но о поголовном внимание ко мне прохожих, да ещё таком, я и не помышлял. И сейчас мне было нелегко. Нелегко от всех этих взглядов, а их я ощущал каждой клеточкой своего тела. Впервые я ощутил на себе так называемую «звёздную болезнь», то ощущение, когда ты являешься центром всеобщего внимания с той лишь разницей, что на «звёзд» люди смотрят с обожанием и восхищением, а на меня сыпались лишь злобные и ничего не понимающие взгляды.
Так доковыляли мы с Рудиком до Летнего сада. Я увековечил себя там на фотоплёнку, после чего мы пошли на работу. Только сейчас до меня стал доходить весь ужас того положения, что в таком виде я должен зайти в храм искусства.
— Дима, — решил высказаться по этому поводу я, — да как же я туда такой пойду? Что скажет Прасковья?
— По общаге и по городу ходить не боялся, а в филармонию боится! — съязвил Рудик. — И какая тебе разница, что скажет Прасковья? Она же слепая! А если увидит чего-нибудь подозрительное, то подумает, что у неё видения!
— А признайся честно, ехидна, — набросился я на Рудика, — тебе всё это приносит неимоверное удовольствие. И в филармонию ты меня зазываешь только ради того, чтобы понаблюдать за реакцией посетителей. Ведь так?
— Ну… — замялся Рудик, — отрицать не буду.
— Пошли уж, — решился я, — посмеюсь и я напоследок.
Стараясь быть незамеченным и поворачиваясь ко всем задом, я пробрался к своему гардеробу. И вот, собравшись с духом, я был готов обслуживать первых посетителей. А вот, кстати, и они…
Первые посетители бодрым шагом направились к нашему гардеробу, но почему-то резко свернули в сторону. Вторые поступили аналогично, впрочем, как и третьи. Ну, прямо все как будто сговорились.
А вот одна храбрая старушечка направляется прямо ко мне в пасть, спокойненько разделась, взяла номерок и ушла.
— Смелая бабка! — констатировал Рудик.
Издали наблюдавший за бабкой народ всё же решился подойти к нам поближе и сдать свою одежду, хотя большинство всё же выстроились к Рудику, такому милому и невинному. Вообще, должно быть мы представляли с ним довольно контрастное зрелище: Агнец Божий рядом с каким-то чудовищем.
Вошедшая группа иностранцев, наоборот, с весёлыми улюлюканиями ринулась именно ко мне. Некоторые принимали меня за «своего», делали руками какие-то странные знаки, а я, не зная, что им отвечать, только дико улыбался.
— Оу! Какьие интэрэсные инстрюмэнты! — тыча пальцем мне в кольца, произнёс один жизнерадостный иностранец, и, не взирая на стоящую за ним очередь, принялся со мной болтать.
— Как ви это сдъелали? — не унимался он. — Вам било очьень больно?