Итак, я попытался поддержать беседу, у меня это не получилось, и тогда я, как бы между делом, ляпнул:
— А у нас Белоглазов жалуется на состояние души и тела. И ещё харкается!
И, считая свою миссию законченной, я медленно удалился. Не пройдя и пяти шагов, меня обогнала огнедышащая фигура, подозрительно пахнущая Рябушко, и залетела к нам в комнату.
Говоря «пахнущая», я не ошибся. Как известно, любая собака может определить человека по запаху, у людей же нюх значительно слабее. Но, не смотря на всё это, в любой обстановке я со своим человеческим обонянием даже с закрытыми глазами смог бы по запаху определить Рябушко.
Источник запаха был в 212а. За долгое время проживания там Рябушко и Игоря, комната всё больше и больше наполнялась каким-то странным ароматом. В воздухе смешались запахи сырости, плесени, грязных рубашек и потных носков. Неизвестно почему, сквозняк, гулявший по 212а, не выдувал запаха наружу (к счастью соседей). Поэтому её обитатели (особенно Рябушко) настолько пропитались этими специями, что они уже считались неотъемлемой частью их облика. И только благодаря тому, что Игорь время от времени жил у родственников в Гатчине, он не пропитался этой вонью так сильно, как его сосед. Самого же Рябушко не рекомендовалось отдавать на обнюхивание ни одной собаке, дабы та не пережила клиническую смерть после атрофирования своих органов обоняния.
Войдя в 215-ую, я увидел душещипательную картину: Рябушко склонился над Владиком и чуть ли не утирал ему нос. Убедившись, что «мамочка» вступила в свои прямые обязанности, я развернулся и пошёл в гости к Султану с Пахомом.
Через некоторое время до меня, с помощью доброжелателей, дошли слухи, что Владик ходил к докторше, и та решила положить его в больницу. Разумеется, это обстоятельство заставило меня немедленно вернуться в 215-ую.
Рудик уже всё знал.
— Дима, — спросил я, — это правда? Это правда, что сегодня среди ночи нас не будет будить никакая отхаркивающая какофония?!
— Правда!!! — с улыбкой умилённого Дауна ответил тот. — И не только сегодня, но и завтра и, вообще, целую неделю!!!
— Теперь у нас не будет бессонницы, мы выспимся спокойно…
Мы радовались как дети и скакали по комнате. С таким выражением безудержного счастья на лице нас и застал Владик.
— Вы чего радуетесь? Меня, между прочим, в больницу кладут.
— Да ты что?! — я сделал опечаленное лицо. — Что-нибудь серьёзное?
— Толком ничего не знаю, но врачиха считает, что так будет лучше.
— Ты что — её подкупил? — шепнул я Рудику.
— Да, так будет лучше, — тоже печально произнёс Рудик, как бы не слыша меня, — для всех.
— Это ещё почему? — подозрительно спросил его Владик.
— Ну…это…того…не заразимся, значит, — пробормотал Рудик и, не выдержав обстановки, убежал.
— Переживает за тебя, бедняга, — чуть ли не со слезами на глазах произнёс я. — Ты уж его прости, волнуется он.
— А-а-а! — ответил Владичка и начал собираться.
После обеда, когда его уже увезли, мы спохватились, что не знаем адреса больницы. Но это помогла разъяснить нам медсестра. Оказалось, что этот лазарет находиться почти по пути от «школы» до метро «Нарвская» и интригующе называется «Красный треугольник».
Дня через три после вышеупомянутых событий чувство долга заставило нас с Рудиком посетить больного друга. Без особого труда мы нашли Бумажную улицу, а на ней серо-жёлтое здание, напоминающее по входу во двор наш астраханский СИЗО. Никогда бы не подумал, что это больница, но вывеска «Красный Треугольник» красноречиво говорила об этом.
Немного постояв в нерешительности на улице, мы открыли калитку и зашли во двор. Там, где-то в отдалении, размещалось современное многоэтажное здание. Это был сам больничный комплекс. В регистратуре через манюхонькое отверстие в стене показались чьи-то губы и прорычали, что сегодня не приемный день. Пытаясь глазом заглянуть в эту щель, я поинтересовался насчёт посещения. Тут же перед глазом опять появились губы и, чуть не плюнув в меня, изрыгнули, что сейчас у них обед, а расписание посещений висит на стене. Отверстие в стене с грохотом захлопнулось, и мы, не обращая внимание на сыплющуюся штукатурку, внимательно изучали приколотую к стене бумажку. Бумажка гласила, что «…аборты — дело добровольное, но опасное для здоровья, поэтому всегда необходимо пользоваться презервативами».