Другой его особенностью были глаза. Серые, они порой казались голубыми и тогда как бы излучали теплый опаловый свет; в других же случаях напоминали леденеющую реку, в которой отражалось свинцовое небо. Обычно у них было задумчивое выражение то с налетом иронии, то грусти. Порой они были похожи на оконца, за которыми открывались самые разные миры — то залитые солнцем, то притаившиеся в кротких сумерках, то потонувшие во мраке. Но иногда случалось, что они сверкали, словно отполированная сталь, и с нечеловеческим упорством сверлили глаза других. Ласковым или жестким был его взгляд, все равно выдержать его было одинаково трудно. Так же трудно было и смотреть ему в лицо — ясное или задумчивое, на котором всегда проступала ирония, даже легкий скепсис, вызванный, возможно, тем, что он слишком, хорошо знал человеческие слабости.
Необычна была и его манера одеваться. В его костюме не было ничего экстравагантного, ультрамодного, претенциозного. Но в то же время на нем нельзя было увидеть вещей совсем уже не модных, так сказать, дедовского покроя. И все же в его одежде было нечто, свойственное только ему, у него был свой собственный стиль. Он носил только темные костюмы — в любое время года, даже летом. (В этот вечер, например, он был в костюме из тонкой териленовой, но темно-синей ткани.) Шляпы его всегда отличались более широкими, чем требовала мода, полями, а легкое ворсистое непромокаемое пальто (он и зимой ходил в нем) — свободным кроем.
Вообще его сильная фигура, мужественная и одухотворенная красота его лица не могли оставаться незамеченными. Так, значит, его особенность в красоте? Но красота — это и тусклый зимний день, когда пушистый снег тихо и плавно падает на землю, и солнечное морозное утро, прозрачное и чистое, когда под ногами скрипит снег, а воздух словно звенит… И еще красота — это сочетание мысли и силы. Именно это и было у Аввакума Захова.
Входя в залу, он на секунду задержался на пороге, почти касаясь головой притолоки, и с едва заметной усмешкой окинул взглядом комнату. В открытые окна врывался шум разыгравшейся бури. Старинные тревненские светильники, снабженные электрическими лампочками, слегка покачивались от ветра, а отбрасываемые ими тени ползали по стенам, ощупывая длинные кремневые ружья и пистолеты.
Первой опомнилась Роза. Она кинулась ему навстречу, протянув руку.
Почему вы остановились в дверях, словно незваный гость? — с улыбкой воскликнула она, и на груди у нее сверкнуло ожерелье.
Слова ее, растворившись в шуме ветра, так и не достигли его ушей. Но, если бы этого не случилось, он едва ли ответил бы ей. В этот момент он испытывал горькое чувство досады, будто в сотый раз смотрел один и тот же наскучивший фильм. До чего же знакомая картина!
Но вскоре все вошло в свою колею. Атанасов показал ему оставленную Станиловым записку, а Роза — свои руки. Она пожаловалась, что, ползая по полу в поисках этого проклятого ключа, до боли натерла себе ладони, Крыстанов тоже изливал ему свои жалобы: ему, мол, крайне вредно так долго оставаться голодным, и вообще его уже тошнит от этой мании шефа изводить гостей своими ребусами… А скептик, который не преминул съязвить насчет иголки в стоге сена, тот без обиняков предложил разойтись — в конце концов, Аввакум Захов никакой не чудодей и не ясновидец, чтобы сделать то, чего не смогли добиться они все вместе — целый коллектив квалифицированных математиков… Женщины, принимавшие участие в разговоре, были во власти двойственного чувства — их томил голод и донимало то неудовлетворенное любопытство, которое скука каждодневная рождает в их душах.
А Захов, уяснив из записки Станилова, в чем именно состоят «непреодолимые трудности», понял, что ему предстоит заняться несерьезной, но приятной охотой. Он тотчас же забыл об Айседоре и, почуяв дичь, как всегда, сразу же преобразился.
Охотник выходит на охоту! Шесть дней проходят у кого как: в канцелярии, у окошка банка, над гроссбухами, у счетной машины, в лаборатории, а на седьмой — простор, простор! И солнце светит для него по-настоящему, и трава зеленеет, и птицы порхают в синеве. Древний пращур, живший в непосредственной близости с природой и сам, собственными руками добывавший себе пищу, ведет теперь по лесам и полям своего далекого потомка. До чего же хорошо, до чего прекрасно! Стреляй! Настоящий охотник не упустит дичи! Она сама сядет ему на мушку! Стреляй! Стреляй!
Да, предстояла охота! А охота — стихия Аввакума. Необходимо выследить маленькую тайну и ни в коем случае не промахнуться. Повеселев, он прошелся по зале, всматриваясь в окружающие предметы и рассыпаясь в любезностях и комплиментах перед дамами. Он даже покрыл поцелуями, шутливо, конечно, ладони Розы, которая продолжала жаловаться на то, что в поисках злосчастного ключа натерла себе руки. Атанасов, не отходивший от них, захлопал от удовольствия в ладоши. Галантный жест Аввакума воодушевил его, и он вдруг кинулся ворошить в камине головешки, хотя никакой надобности в этом не было. Потом вдруг резко обернулся и сердито спросил:
— Послушайте, Захов, вы все же намерены найти ключ и вообще сделать сегодня что-нибудь полезное или нет?
Кто-то закрыл окна. Снаружи сверкали молнии, гремел гром, по стеклам постукивали капли дождя.
Сдержанно, но любезно улыбнувшись, Аввакум извинился перед обществом за то, что несколько замешкался с ключом.
— Но я сию минуту его найду! — заверил он.
— Посмотрим! — саркастически заметил тот, кто на поминал об иголке.
Аввакум помолчал немного, потом подошел к нему, взял его под руку и повел в тот угол, где стоял клавесин.
— Скажите, что вы видите на крышке этого старинного инструмента? — спросил его Аввакум.
Скептик ответил, что он видит старинные фарфоровые часы.
— А рядом? Компания, окружив клавесин, внимательно слушала.
— Рядом лежат две игральные карты! — воскликнула Роза из-за плеча Аввакума.
— Верно, — подтвердил скептик. — Две игральные карты, и притом довольно новые. Король и дама. Ну и что из этого?
— Карты как карты, — вставил с подчеркнутым пре небрежением Атанасов. Он нервно вертел на пальце серебряную цепочку для ключей.
— Вы хотите сказать, что эти две карты ничего не значат, да? — Аввакум перевел на него холодный взгляд, глаза его вдруг приобрели свинцовый оттенок. — А я утверждаю обратное. Вот и галстук мой, посмотришь на него — галстук как галстук, висит он у меня на шее и ничего не означает! Но если вы обнаружите его на туалетном столике в спальне своей жены, то это уже, как мне кажется, что-нибудь да значит, верно?
Наступило молчание, затем женщины громко засмеялись, даже слишком громко, а мужчины, неизвестно почему, не без удовольствия закивали головами. Роза вспыхнула, прижав к груди руку, а муж ее уставился в пол, будто отыскивая оброненную вещь.
— В обычных обстоятельствах эти две карты, безусловно, не имели бы никакого значения, — продолжал Аввакум. — Но ведь здесь, в этой комнате, нам предстоит разгадать загадку. И хозяин дома сам нам подсказал, что случайности в создавшейся обстановке нельзя расценивать только как случайности. Подумайте хорошенько! На крышку клавесина обычно кладут ноты, полагается класть ноты, а не игральные карты. Следовательно, эти две карты лежат не на месте, Станилов нарочно положил их на крышку клавесина. А когда какую-то вещь нарочно кладут не на свое место, то это делается с определенной целью, не правда ли? Словом, карты что-то означают, а в создавшейся обстановке это «что-то» должно иметь прямое отношение к ключу, который мы ищем. Станилов прямо говорит, что он оставил след. И я готов спорить на что угодно, что именно эти две карты и есть тот самый след! Есть желающие?