Хитрил думный дьяк, хитрил. Совершенно точно знал Симеон, что за Арсена Грека старец Славинецкий хлопотал, просил великого государя ещё на Соборе помиловать справщика, раз все изданные им книги признаны Собором исправными. Государь указал возвратить Арсена... Хотя... Хотя одно другому не мешает. По просьбе Славинецкого будет освобождён Арсен, только Приказу-то Тайных дел не всё ли равно, по чьей просьбе освобождённого человека пытать?
— Дементий Миныч! — прямо спросил Полоцкий. — Прикажете ли о предстоящем допросе Арсена Газскому митрополиту донести?
Любил умных людей Башмаков.
— Расскажи, отче... — мягко улыбнувшись, ответил он. — Надобно, каб домой ехал Газский митрополит в Палестину свою. Никона помог сковырнуть, и ладно. Пусть уезжает с миром, пока его в расспросы не взяли. Многие знания, отче, умножают скорби. А скорбей сейчас у великого государя и так хватает... Да и чего ему делать у нас, Лигаридию-то?
Это точно. Нечего было делать Лигариду в России. Мягко, не торопясь, втолковывал эту мысль Газскому митрополиту Симеон. Рассказал, что снова на пытку собираются привезти Арсена. Дескать, слышал он от ученика своего, поддьяка Приказа Тайных дел, будто «слово и дело» сказал Арсен...
Рассеянно выслушал его Лигарид и снова начал жаловаться на несправедливости. Даже досада взяла Симеона. Ну, как можно было подумать, будто этот ничтожный авантюрист умнее самого Лазаря Барановича! Обидно, что так ошибся Симеон в Лигариде. Одно делали они, но неумностью своею и непомерной жадностью — об этом уже не в Тайный приказ, а в Варшаву сообщил Симеон Полоцкий — только вредит Лигарид общему делу. Только мешает ему, Симеону...
— О каком жалованье ты хлопочешь, владыко... — сказал Симеон. — Слышал я от подьячих, что ты в Варшаву папскому нунцию писал. Подьячие говорили, что надобно тебя в Тайном приказе насчёт этого жалованья расспросить... Поразмысли, владыко. Арсена-то ведь тоже для разговора о тебе с Соловков вызывают...
Как завидовал, как негодовал Лигарид на Макария и Паисия, похитивших принадлежавшую ему добычу! Грешным делом, даже порадовался, когда зашумели на дорогах, по которым поехали с Москвы патриархи, казачьи шайки Степана Разина. Оно и неплохо бы, каб сподобились Макарий и Паисий мученических венцов, но нет, не тронули разбойники мошенников, пропустили... Слышно было, что снова посланцев патриархи прислали, просили ещё милостыни добавить. Значит, добрались со всем добром благополучно до палестин своих. Нехорошо, зло думал порою Лигарид о патриархах, но сейчас, услышав такие слова от ничтожного киевского монаха, которого он, Лигарид, и вывел в люди, как об ангелах небесных, подумал Газский митрополит о бессовестно обокравших его патриархах. Нет! Вот она неблагодарность-то где! Ничтожество! Что возомнил Симеон в скудоумии своём?! Едва достиг своего, свинья киевская, так и о благодетеле, который к корыту привёл, не помнит?!
Гневом и яростью распирало Газского митрополита, но ни одна жилочка не дрогнула на лице.
— Отче Симеоне! — задушевно и печально проговорил он. — Велик ты стал у государя человек.
А ещё выше поднимешься. Похлопочи за убогого своего богомольца, отче Симеоне...
Закраснелся от удовольствия Симеон Полоцкий. Подумал, что не такого, конечно, великого, как Лазарь Баранович, ума Лигарид, но не глуп, не глуп, однако. И образование некоторое тоже имеет... Может, всё-таки пристроить куда, чтобы под рукой был? Но прогнал эту мысль Полоцкий. Ни к чему... Слишком много худого про Лигарида известно, только вред от него будет.
— Похлопочу, владыко... — снисходительно пообещал он. — Будет тебе дана в дорогу награда.