Вот ведь заварили кашу учителя вселенские, теперь и за сто лет не расхлебать будет! И что поделаешь? Покориться надо...
Плакал Алексей Михайлович, заливался слезами, войско на осаду Соловецкого монастыря снаряжая.
На севере — соловецкие монахи, на юге — Разин, вся Русь между Богом и дьяволом... Что делать?
Дементий Миныч Башмаков сказывал недавно, что у Разина в ватаге, что по Волге подымается, два струга идут чёрных. На одном, по слухам, мёртвый царевич Алексей плывёт, на другом — патриарх Никон, который в Ферапонтовом монастыре под замком сидит.
Над дикостью, над невежеством казачьим смеялся Дементий Миныч, а великому государю страшно было. Да и как не бояться, коли сын-мертвец и патриарх низвергнутый на чёрных стругах к Москве подымаются ...
Эх, Никон, Никон, друг ты собинной! Кто тебя, сиротину, спрашивал власти над боярами да над самим великим государем искать? Дороги ли мы пред Богом с тобою будем, коли живём так?
— Крепко ли заперт Никон? — спросил у Башмакова государь.
— Крепко, великий государь! — обнадёжил думный дьяк. — Никуды не вылезет.
И то добро. Надо, каб и Аввакуму со товарищи тоже добрую тюрьму сделали.
Доложил Башмаков, что хлопочут об этом. Когда привезли раскольников в Пустозерск, каждого в отдельную избу поместили, очистив избы те от хозяев. И сразу хлопотать о строительстве хорошей тюрьмы стали. Посланы тогда были воеводские памяти из Пустозерска о присылке весною по воде леса. Строго держат раскольников. Уже жалуются они, что еды «псам больше метают, а соли не дают совсем и одежишки нет. Ходят срамно и наго». Ну да тюрьма на то и тюрьма, чтоб в разум человек приходил.
— Побыстрее надо тюрьму хорошую для них выстроить... — снова повторил своё указание государь Алексей Михайлович. — И на Волгу, воров унять, тоже войско послать надобно.
— Послано уже... — отвечал Башмаков. — Боротянский там и Долгорукий, живо приструнят воров тех.
— Дай-то Бог... — рассеянно отвечал государь, думая о тюрьмах, которые надо бы для богомольцев своих выстроить. И Никон в Ферапонтовом монастыре Богу за него молился, и Аввакум в Пустозерске. И оба, хоть и ненавидели друг друга, а одно ему, государю, писали...
«Если неразумная запретительная клятва восточных патриархов осуждением русского Первосвятителя, наложенная на весь русский народ, не снимется, добра ждать нечего», — писал Никон.
«Царь-государь! Из темницы, яко из гроба, тебе глаголю: помилуй единородную душу свою и вниди паки в первое своё благочестие, в нём же ты порождён еси и преже бывшими тебя благочестивыми цари, родители твои и прародители!» — предупреждал Аввакум.
И добра хотелось государю, и душу свою помиловать тоже хотелось. Но рыхлым, совсем рыхлым было тело. Гасло в нём всё. Разина страшно было. Макария страшно. Смерти...
— У батюшки-то, когда помирал, тоже всё шкворчало в брюхе... — прислушиваясь к шуму в своём животе, задумчиво сказал вечером государь.
— Нетто правда?! — подивилась карлица, позванная рассказать сказку. — Сказывали-то, будто на молитве батюшка твой, Царствие ему Небесное, преставился...
— На молитве?
Задумался государь, пытаясь вспомнить. Вроде и не столько годов прошло, а будто в другой жизни было. Там, где святой Елеазар Анзерский у Бога его, Алексея Михайловича, вымаливал. Где святой Савва Сторожевский явился, чтобы от медведя Алексея Михайловича спасти. Там ввинчивались в глубину поднебесья византийские соколы... Там, опустив глаза в длинных ресницах, стояла перед Алексеем Михайловичем красавица Евфимия... Там город за городом брали его войска и не было конца победам!
Заплакал государь, опустив голову, смотрел на своё опухшее от жира, рыхлеющее тело. Жалко было себя. Державу тоже жалко было. Православных жаль...
— Ох-хо-хо! — загоревала карлица. — Кручиноват ты, свет-государь стал! Жонку тебе найти надо. Печаль развеять, свет ты наш!
По простоте ляпнула карлица.
Ощупывая руками рыхлеющее, заплывшее жиром тело, ничего не ответил государь. С печалью размышлял, что никогда так равнодушно не думал о делах государственных, никогда так равнодушно не мыслил о Церкви своей Православной. Тягучими были мысли. Неподвижно стояли в голове. Уже и не пугался им Алексей Михайлович, царь всея России...
Так и не дождалась ответа карлица. Сама сообразила. Побежала к царевнам — сёстрам государя. Зашептались старые девы. Загулял шепоток по царским теремам. Государя женить — дело хорошее. Девок везти надо. Выбрать государю всея России самую здоровую, самую пригожую...