Выйдя из церкви после проповеди, отправился Арсен посмотреть, что с Москвой стало.
Черно и чадно дымили сложенные посреди улицы костры. Многие дома стояли пустые, с распахнутыми настежь дверями, в черноте которых затаилась смерть.
Народу на улицах было мало. Только у кабаков с сорванными дверями ещё шло шевеление. Вываливались на улицу пьяные, падали на землю, и не понять было — то ли умерли, то ли отдохнуть прилегли... Жирные хлопья сажи от костров оседали на их лицах...
У одного костра остановился Арсен. В этом костре не мертвецов жгли, только тряпьё. Долго смотрел Арсен на огонь. Потом вытащил из-под своей рясы книгу, бросил в костёр. Падая, раскрылась книга и сразу взялась огнём. Видел Арсен, как желтеют, обугливаясь, страницы, загибаются, свиваясь пеплом, открывая следующую страницу... Словно огненная рука листала книгу, и заворожённо следил Арсен за этим действом. И так обострилось зрение, что и слова, исчезающие в огне, успевал он различать сейчас...
«Нет греха непрощаемого — не прощается только нераскаянный грех...» — успел прочитать он, и жалко стало, что поторопился сжечь книгу, захотелось до конца дочитать страницу, но, стремительно изжелтев, вспыхнула она пламенем и свилась чёрным пеплом...
Ссутулившись, побрёл Арсен назад в Кремль. В Кремле тоже пустынно было. И здесь, страшные, горели костры. Дышало высоко в небо пламя.
Весь день в зачумлённой Москве провёл Арсен и только в келье у себя испугался. Вздрогнул, увидев книгу. Не тронутая огнём, лежала она на столе, словно и не сжигал её Арсен на костре.
Какан тоже тут был. Сидел в углу кельи и, перебирая иконы, внимательно разглядывал их.
— Хитро эта страна, Арсен, сделана... — сказал он. — Много народов перемешалось, и пространство такое, что за год не проедешь, а держится, не рушится. И чем держится — загадка велика, Арсен, есть. Может, вера православная эту землю держит, как ты, Арсен, думаешь? Византия ведь тоже долго той верой держалась...
— Посмотрим... — ответил Арсен. — Теперь уже скоро и сами увидим... Всё сделано, чтобы веры прежней не стало...
— Всё ли? — Какан испытующе посмотрел на Арсена.
— Всё... — вздохнул Арсен. — А что не сделано, то само доделается. Славинецкий уже столько книг перевёл. И не придерёшься, исправно всё переведено, а попробуй теперь к слову святых отцов проберись. Для этого самим Славинецким стать нужно. На свой язык, который только он один и разумеет, переводит книги.
— А чего вздыхаешь тогда, Арсен? Нешто жалеешь о чём?
Не стал отвечать Арсен. Опустил голову.
— Напрасно... — сказал какан. — Знаю я, Арсен, что ты всерьёз к православию на Соловках относиться стал. Это правильно. В Новгороде тогда недооценил ты опасности православия. Из-за этого и погиб. Но и расслабляться не надо. Помни, что никогда не следует держать слова, данного схизматикам. Помнишь, кто ты?
— Помню, какан... — ответил Арсен. — Книгу-то пошто снова принёс?
— Не горят в огне, Арсен, эти книги... — вздохнул какан. — Если бы горели, давно бы сожгли уже...
И пропал сразу с этим вздохом, словно и не было его. Арсен книгу открыл. Открылось на той странице, что не успел дочитать в костре.
«Священное Писание говорит, что Бог принял кающегося Манассию... — было написано дальше в книге. — А я дерзаю утверждать, что Он примет и кающегося дьявола; ведь Манассия, хотя и был великим грешником, но, покаявшись в согрешениях, до смерти пребывал в покаянии — и угодил Богу. Бесчисленное множество грешников спаслось покаянием, и доныне спасаются, потому что, покаявшись, они пребывали в покаянии и умилении и хранили православную веру до самой смерти.
Нынешние же отступники после покаяния соделали ещё большее зло...»
Словно обжёгшись, захлопнул Арсен книгу...
25 августа началось в Москве народное возмущение. К соборной церкви, где был у обедни князь Михаил Петрович Пронский, управлявший Москвою после бегства Никона, пришли земские люди и принесли икону Спаса Нерукотворного с выскребленным ликом.
Образ этот был дан Сафрону Лапотникову с патриаршего двора для переписки. Сафрон Фёдорович уже хотел приступить к работе, но тут раздался глас.
— Ныне, Сафрон, на всех гнев Божий! — сказала икона. — Никому спасения не будет за такое поругание образов.
Князь Пронский успокоил народ, пообещав немедленно доложить государю и наказать виновных, но к вечеру у Красного крыльца в Кремле снова собралась толпа. Сотни выскребленных образов несли люди. Рыдая, молили они остановить глумление над святой верой, просили, каб отступился Никон от злых дел, каб вернул в храмы опальных священников.