— А нажраться так, что ничего не помнишь, тоже не про тебя? — брюнет вскинул бровь, явно намекая, что я чего-то не знаю.
— Да на что ты намекаешь? Я вообще не пью! — сильнее вызверилась я. И только головокружение остановило меня от членовредительства, которое несомненно грозило этому вихрастому.
Мужчина встал с кровати, подошел к столу в углу комнаты и поднял стеклянную бутылку с чем-то ядрено-зеленым.
— А это что? — тыкая в меня этой самой бутылкой, спросил он.
— А что это? — уставившись на нее, поинтересовалась я.
— Ты правда ничего не помнишь? — брюнет лукаво улыбнулся, а глаза так вообще светились от восторга. У меня же сил хватило только на то, чтобы помотать головой. Мол, ничего.
Последнее, что я помню, это как мы пытались залезть через окно в мужское общежитие, а потом поднялись на пятый этаж, где была подпольная вечеринка. Хоть формально и не такая подпольная, но это не суть. Выпускники умудрились создать пространственный карман, благодаря чему, из маленькой общежитской комнаты сделали настоящий ночной клуб. Народу было тьма-тьмущая, музыка громыхала так, что из мыслей оставалось только “бум, бам, бдыщ”, желудок поменялся местами с печенкой, а от светопредставления не просто рябило в глазах, а, казалось, что все танцующие бились в предсмертных конвульсиях.
Фелисити и Ринка быстро испарились в поисках приключений, а я осталась с Трисом, который всучил мне какой-то зеленый сок. А дальше пустота.
Я бросила взгляд на зеленую жижу и поняла, что меня чем-то опоили. А вот как умудрились запихнуть в постель к этому мужчине, осталось загадкой. И почему к нему? Других что ли не нашлось?
— Трис-с, я оторву ему то, что по ошибке с-считалось признаком мужс-ского пола. — зло прошипела я, все также испепеляя взглядом эту несчастную бутылку.
— Все-таки что-то вспомнила? — как-то слишком довольно поинтересовался брюнет. Нельзя быть таким счастливым по утрам, можно и по цветущей роже получить от того, кто привык вставать не стой ноги.
— Не так много, как хотелось бы. Расскажи свою версию событий.
Он оскалился, точно чеширский кот, схватил стул и уселся на него, закинув руки на спинку и потер ладошками. Точно предвкушая сладкую историю моего позора.
А дело было так:
Этот образец мужского самолюбия тихо-мирно посапывал в кроватке, видя прекрасные сны о единорогах (ну это моя версия, его куда прозаичней и менее приличней). А тут через портал ввалилась я. Прокричала: “Кто не спрятался, я не виновата!”, напугала беднягу до икоты. В руках держала ту самую бутылку с зеленой светящейся жижей, хлебнула ее из горла, затем поставила бутылку на стол и завалилась к нему в кровать.
Порядочный мужчина отбивался от меня всем, чем только мог, а я распускала свои ручонки, принуждая, прости, Господи, к страшным непотребствам, заставляя его все больше смущаться, а меня краснеть, от этих подробностей. А потом просто уснула.
— Слушай, а давай сделаем вид, что меня тут не было, а? — с надеждой спросила я, заглядывая в наглые фиолетовые глаза, которые, если бы могли, то точно заржали.
— А что мне за это будет? — спросил этот шантажист. А я опешила от такой наглости, но деваться некуда. Это моя девичья честь и гордость тут страдает, а не его.
— А что ты хочешь? — осторожно спросила я, искренне надеясь, что его фантазия не будет отличаться буйством и разнообразием.
— Пока ничего, но за тобой должок. — было мне ответом.
Я бросила взгляд на часы-артефакты, висевшие за его спиной, подскочила и начала метаться по комнате, собирая свои туфли.
— Я все проспала! Кошмар! Мне ректор голову оторвет, если опоздаю! Где эта чертова туфля? — рычала я, ползая по полу, обнимая только одну туфлю.
— Держи, — брюнет любезно протянул мне потеряшку, — И куда ты так спешишь?
— Одного мажора встречать. Шишку какую-то! И принесла ж нелегкая в нашу академию?! А еще ректор приказал мне стать его шавкой на побегушках, приносить тапочки и развлекать! Иначе отчислит. — зло причитала я, путаясь в лоскутах своего изрядно потрепанного платья и надевая туфли. — А где мое пальто?! — окинула взглядом помещение, но пальто не обнаружила. Зато на меня скалилась очень довольная брюнетовская рожа.
— Ты чего так скалишься? — подозрительно спросила я.