Вот подъезд к поселку. Первые дома - выделялся Светланин. Глеб сам пропустил этот момент, когда у него вдруг вырвался громкий стон: в сердце опять уперся браслет. И отец Владимир уже тормозил и смотрел на него в упор, аж к рулю пригнулся.
- Остановить?
- Н-нет. Нет, поехали. Я им не смогу... Не смогу ничего сказать.
Отец Владимир даванул на газ. Выдав особо плотное облако черного дыма, джипок влетел на деревенскую улицу, пугая кур и овец гремящей подвеской, проскакал центр, не доезжая храма резко повернул налево, по узкому проулку стал подниматься в гору. Пару раз мотнувшись направо и налево, резко затормозил около забора, за которым пышно разросся яблоневый сад. Старенький, приплюснуто широкий деревянный домик со множеством самых разнообразных пристроек был аккуратно выкрашен зеленой краской. Своими белыми ставенками он уютно поглядывал из глубины густой раскидистой листвы с высвечивающимися молодыми еще плодами. Глеб вышел, выпустил девочек. Подождал, пока хозяин откроет ворота выложенного из какого-то серого кирпича гаража, загонит машину. Помог закрыть, нажав снаружи... Отец Владимир через забор проследил, куда убежали девочки, но калитку отворять не спешил, указал на маленькую скамеечку рядом:
- Давай здесь посидим. Пока гонцы весть донесут, пока хозяйка к встрече приготовится... А ты мне расскажешь. О чем назрело.
Да. Это сейчас было самым важным. Иначе уже и жить нельзя. Ни здесь, ни в ином месте. Не-в-мо-го-ту. Внутренняя, клокочущая желчью и слезами боль заполняла все тело, она просто уже сочилась из Глеба: он ходил, а за ним оставались влажные следы этой боли. И эти следы вели целую свору псов, гиен и шакалов, которые чуяли его слабость и, рыча друг на друга, жадно лизали его муки, в беззастенчивой междоусобной драчке решая его судьбу - чей он? Кто первый из них поймает момент его последнего падения и уже безнаказанно разгрызет горло и вылакает пульсирующую кровь... А его мнение? Его желания?..
-...Вот и все... Я не знаю: как правильнее было бы сделать? Войти в лабиринт? Но я не чувствую, телом не чувствую, что терпит раковый больной. Могу поверить в его боль. Но испытать?.. А еще, пусть я буду не прав, я готов отвечать любому суду... Уже готов. Но только я не смогу смотреть ей в глаза. В глаза... И так я всегда боялся смерти. Просто боялся... И боюсь. И не понимаю: почему меня смерть постоянно по головке гладит?! Зачем я ей? Я же не солдат. И не мечтал быть солдатом... Но тут не трусость. Веришь? Не трусость! Со Светланой все не так: это ее решение. Уйти... Я даже не понял тогда - куда... Да и сейчас не совсем понимаю. Надо? Так судите меня. Меня! Но кто посмеет осудить ее? Дети? Церковь?..
- Ты хочешь сказать - я?
- Не сказать, а спросить.
- Я не возьмусь... ее осудить.
Они, сгорбившись, сидели на низенькой, на двух вросших в землю чурбачках, лавочке под нависшими через забор длинными, утяжеленными мелкими красными плодами ветвями яблони и оба внимательно смотрели, как из-под палочки отца Владимира разбегаются по песку кони. Он удивительно, единым росчерком, давал полный контур скачущей или стоящей на дыбах лошади, подштриховывая лишь глаза, ноздри, гривы.
- Мне духовник очень просто сформулировал выход из подобных тупиков. Когда закон требует одно, а сердце не соглашается. По "Кормчей" вроде как надо бы осудить, а как? Такую боль человек терпит. Вот и думай: сам бы вынес? Мой духовник говорил: "Умрем - все ясно станет". И нечего себе накручивать... Светлана приходила ко мне. И не раз. У нее же эти "контакты" с йети год назад начались. Она тогда искала исцеление повсюду: у врачей и у бабы Тани, у гомеопатов, у шаманов и у откровенных колдунов... К ламам ездила. Я не могу навязываться. А она начиталась всякой оккультной дряни... Вот и "законтактировала" с этими... твоими красноглазыми. Ну, как хочешь их называй: бесы, дэвы, гоминоиды... Что в таких случаях делать? Я объяснял ей, кто это, и молился за нее сугубо. Но... Она сама-то не молилась. То есть она вроде бы и молилась, честно молилась - и рядом со мной в храме, и коленопреклоненно. Со слезами... Но! При этом она не каялась... Тут большая тонкость: так она скорее торговалась с Богом. Брала зароки, обещания, а кому это нужно? Что мы можем дать своего Богу, давшему нам все? Конечно, любая жертва - это уже хорошо, но это то же самое, что я даю ребенку шоколадку, а он меня угощает от него кусочком. Это любому педагогу понятно: такая жертва полезна именно ребенку! Но он же меня этим не подкупит!.. Вот и Светлана. Мне ее до слез жаль, до слез... Она просто не понимала, зачем ей вера. Если без благополучия. Ее личного, материального... И дети вот на стариках теперь. Еще вопрос: как им сообщить? И кто?.. Только не ты, пожалуйста... Я попрошу знакомых ребят, они сегодня же за ней пойдут. У них в лабиринте уже есть наработки, не первый год там лазают, почти все ходы прошли. Но к озеру никто не выходил, я от тебя впервые о нем слышу... Все равно поищут. Постараются ее вернуть. Хотя, если честно, надежды не очень много. Она ведь наверняка не откликнется на зов. Даже на твой голос. Не тот она человек. Очень гордый. Я, когда с таким сталкиваюсь, только руками развожу: не знаю, чем здесь помочь... Болеет он, страдает, а из рук - как зверь - ничего не берет. Гордость... Знаешь, чем домашнее животное от дикого отличается? Способностью любить. Так просто, бескорыстно любить человека... Не за еду. Дикий зверь, тот никого и никогда не любит. Ищет выгоды, привыкает... Чуешь, куда клоню? Послушай, Глеб, а ты точно знаешь, что такое любовь? Ты сам для себя это точно знаешь? Не эрос, а агапи... Это только жертва. Жертва - до креста! Другой нет... Теперь терпи: если и было в вас созвучие, то только в том, что в тебе не главное. Не главное! И водопад твой - соблазн! Он твое падение, ибо тотемизм в духовном плане есть скотоложество. Да ты же после него, как альфонс, бабской защиты искал! И не смей обижаться! Слушай! Вы пересеклись, но не слились. У каждого из вас своя собственная судьба. Своя.
- Но я тоже этого видел. Красноглазого. И потом...
- Я тебе не буду рассказывать, что и кого здесь еще увидеть можно. Это же горы... Но тебе есть еще зачем жить. Никто ведь не лишает тебя твоей боли. Это только время излечивает. Но главное - помни о том, что ты мужик. Муж. У тебя, отцы родные, кроме личного благополучия, всегда и сверхзадача на Земле есть. И с тебя ведь не за страдания юного Вертера там спросят, а за дело. Твое дело. Сделанное дело... Терпи. Все терпи... Хотя и это не приказ.
- Нет. Нет, отец. Все не так. Если я и не пойду, то только по ее просьбе, а не по твоему рассуждению. Прости. Я не пойду только потому, что она просила! Она - сама - меня - об этом - просила!