Итак, постархетип № 1 – «Амбициозный непротивленец».
Это не герой, а переполненный слухами, чужими представлениями и книжными «негоциями» персонаж. Нравственный долг, «дело, которому ты служишь», у него подменили потайные излишества. И автор, лепя героя, оказывается во власти прихотливого зазеркалья. В повести «Встреча на дождливом шоссе» Евгений Петропавловский, например, рассказывает о своем «интиме» не то что все, а даже как бы больше, чем все. Его лирический герой задаривает героиню таким количеством «шкодных сексоигрушек» – фаллоимитаторов с прибамбасами и без, - что жилище любимой вскоре превращается в сплошную эрогенную зону. И этот «уют беды», этот эротокоматоз - высшее жизнепостижение героя.
Его рафинированно-повелительный подвиг. Точка отсчета, как представляется, не случайная, ибо в программном рассказе «самого Симановича» «Прикосновение» авторский исповедальный сексо-синдром не просто победоносно преподносит себя, а и одушевляет яростно-пикантными деталями. Тем «срамом без тормозов», что выступает нормой «свободной одержимости».
Постархетип №2 - «Жанрово-стилевой римейк».
Со страниц «Нового Карфагена», как из рога изобилия, сыпется сказочное, феерическое, эпатажное. И царят полуманифестность, полуэссеистичность, полудневниковость, полумемуарность, полудокументальность, если иметь в виду интонационно-стилевую и содержательно-языковую среду. И как следствие - цитатность, пересказ, дух ёрничества, та статика рефлекторно-зависимого перенасыщения, что оборачивается симптомом отторжения.
Постархетип № 3 - «Непреходящее ощущение кризиса».
В восприятии эпохи и в своем автопортрете персонаж-автор «Нового Карфагена» и «Голосов молодых» движется по нисходящей. «Мы великой России одонья, промотавшие Совесть и Честь», - его девиз, чужеродный утверждающемуся режиму и площадно-раскованный в стихии резервации таких же, как он.
Постархетип №4 - «Дурак и дурнушка».
Отъединенные от реалий трубящего и барабанящего дня сего, «дурак и дурнушка», подобно посланникам из бывшей, когда-то живительной России, дают возможность нынешнему персонажу-автору сделать вздох и даже перевести дыхание:
Я поник, я сгорел, словно синяя стружка, От огромной болванки с названьем «народ»... И несут меня двое: дурак и дурнушка, Утирая друг дружке платочками пот...
Нынешняя топ-модель и квази-бунтующий гей лживы, непостоянны, расчетливы. А истина, которая через лихие перемены все же дошла до нас, в этих самых – дураке и дурнушке. Именно в них, животворном остатке древнерусского мира...
Постархетип №5 - «Мы рождены, что Кафку сделать былью».
Это не парадокс «Нового Карфагена» и «Голосов молодых», а творческая установка. Внешнее, подающее себя, - обман. Стоит сорвать маску, как полезет гной, открывающий мерзкую истину. Отсюда вывод: чем «разъятее» художественная реальность, тем больше вероятности, что путь к исправлению реальной действительности – в векторе абсурда, опрокинутого в пустоту.
Постархетип №6 - «Нас вдаль ведут настырно, ловко - не в западню, а в мышеловку...».
Такова по своей сути шахматная доска, на которой разыгрываются страсти и судьбы героев «Нового Карфагена» и «Голосов молодых». И, соответственно, маячит перспектива неминуемого «мата». Им невыносимо хочется сбежать из этого стойбища - отвратно-прекрасного, созданного скороспелыми инвесторами и пропитанного смертельными вирусами и токсинами. Однако, это невозможно. И они пробавляются в своих эсхатологических фантазиях.
Постархетип № 7 - «Метакубанский постмодернизм».
По Юнгу, всякий раз вольно-невольно складывающаяся новая «мифологическая ситуация» вызывает появление определенного архетипа. «Амбициозный непротивленец», «Жанрово-стилевой римейк», «Непреходящее ощущение кризиса», «Дурак и дурнушка», «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью», «Нас вдаль ведут настырно, ловко - не в западню, а в мышеловку» - суть метакубанского постмодернизма. Больше того, выше обозначенные архетипы будто умышленно призваны к жизнедействию, чтобы теоретически обосновать опыты новых «карфагенян» и других поборников совести, что представлены в «Голосах молодых».
Постмодернизм на Кубани возник как реакция на официальную литературу, сосредоточенную в официальных писательских союзах. Его называли «подкожным», «ущербным», «прогнутым», «нечистоплотным», «беспризорным», «безъязыким», «бездарным». Но – далеко не сытым и не абстрактным. Практически во всех «композициях» кубанского постмодерна присутствует порыв. Тот АЗОРИС, та жажда состояться с удесятеренной силой, о которой на заре Эпохального Перелома пламенно говорил Александр Блок.