Царица Мария Ильинична, в девичестве Милославская.
Мать. Высокая темноволосая и темноглазая женщина, красивая, статная, спокойная, в очередной раз беременная…
Софью она не любила, это видно было. Уж ей так точно, а значит и остальным. Но, как часто случается, старалась этого не показать — и разрешала малышке больше, чем остальным. Дарила подарки, делала послабления… Если бы Софья была ребенком, она бы, может, и расстроилась. Как же, мама не любит. Но она ведь взрослая. Она — вообще левый человек в этом теле, а потому… Ну и фиг с тобой, не люби. Переживем, перекусаем. Главное, что девочка была более — менее свободна. Да и подарки были достаточно ценными, так что когда будет возможно — надо наградить своих людей за верную службу. Хорошо служат те, кому много платят.
Сестра Марии — Анна. Боярыня Морозова. Тут была некрасивая история, но насколько поняла Софья, у ее отца был воспитатель — Борис Морозов. Сам по себе мужик неплохой, только вор и властолюбец. Ну, так у власти все такие, традиция, однако.
Так вот, понимая, что любовь монарха преходяща и что царь, став самостоятельным, скоро пошлет воспитателя далеко и надолго, он сделал финт ушами. Подставил царю двух сестер Милославских. Царь выбрал себе Марию, а боярин Морозов женился на Анне и лихо породнился с царем. Впрочем, от опалы его это не спасло, народ поднял бунт и Борис Морозов получил все основания опасаться за свою жизнь. Его чуть не прибили, дом разграбили, еще бы и жену прибили, да та закричала, что сестра царицы, ну и тем спаслась. Повезло…
Пришлось царю отправлять воспитателя туда, где он ни властвовать, ни воровать не мог, а именно в монастырь. Не монахом, не на постриг, нет. Просто пожить, чтобы все забылось.
А если честно, Софья бы его тоже отставила по причине слабоумия. Это ж надо — жениться на девчонке, на тридцать с хвостом лет тебя моложе, да еще и ревновать и плетью ее бить. Вот как такого назовешь? У Софьи печатных слов не находилось.
Ладно еще, когда такая разница в возрасте у жен олигархов с мужьями. Но там‑то все ясно, нормальная сделка 'товар — деньги'. Я тебе молодость и красоту, а также неустанную гимнастику в постели. Ты мне денюжку и побольше, побольше… Все законно.
В данном случае, бедняга Анна послужила просто связью с царем, а вот дальше для девчонки начался откровенный кошмар.
Ну, деньги, ну наряды, так ведь в постели‑то с боярином можно было только… Псалтырь читать. Сексуально тут девчонок не просвещали, максимум, что можно было услышать 'бери ты меня за руки белые, целуй в уста сахарные' — и то порнография! Обалдеть! Естественно, гармонии не получалось, а мужику хотелось наследника…. Увы.*
Не давалось.
* Конечно, кое — какие просветители и литература на Руси были. Но в том‑то и дело, что Софье они пока недоступны. Трехлетний ребенок, в царском тереме… эротические рассказы и сексуальное просвещение? Не вяжется, простите. Прим. авт.
В результате Анна ездила к сестре и плакалась ей на свою нелегкую жизнь. А заодно тискала племянников и племянниц. Софья быстро поняла, что к ней можно подластиться — и получить подарочки. Тоже плюс. Не из жадности, нет. Но… плохо затевать предприятие, не имея никаких финансовых средств. Хоть бы и спасибо сказать в денежном эквиваленте. Нет, конечно, была у царицы и своя казначейша, но вот царских детей она спонсировать не собиралась. Пока…
На эту тему у Софьи были свои идеи.
В очередной визит царица шуганула всех, собираясь пошептаться с сестрой в горнице в одиночестве, но Софья вцепилась в Анну и пустила слезы. Женщина растрогалась и прижала девочку к себе.
— Пусть со мной посидит, Машенька. Маленькая она, не помешает…
Царица недоверчиво оглядела чадо, но видя, что громкого рева нет, просто девочка не хочет расставаться с теткой, махнула рукой.
— Ладно уж…
Вот и сейчас, будучи потискана Анной, Софья устроилась у нее в ногах играть с книгой. То есть она читала, переворачивая страницу, и выглядело это так умилительно, что Анна погладила племянницу по голове.
— Как будто и правда читает, ты посмотри, Машенька…
— Да, кормилица ее мне сказывала, что Сонюшка книгу со слезами требует, но ни одной странички не порвала, все осторожно, аккуратно так…
— Умненькая она у тебя…
— Ох, Нюша, да что в этом толку? Хоть и умная, а девка ведь! Так и засохнет… Дите у меня сейчас под сердцем — каждый день молюсь, дал бы мне Боже мальчика. Наследника еще одного.
— Ради Алексея?
Уголки губ матери опустились. И не царицу видела перед собой сейчас Софья в роскошных нарядах и жемчугах, нет. Обычную женщину, не слишком‑то счастливую в браке. Не любимую мужем и потому боящуюся за свое положение, за своих детей…
— Ох, Аннушка, сама ты понимаешь,… сыновья мне нужны. Семенушка и года не прожил…
— Анна, не гневи бога. Алешенька у тебя замечательный. А девочки… дал бы мне бог детей — я бы так благодарна была! Я уж и молюсь, и пощусь, да только грешна я. Знаю, грешна. Не люблю я Бориса Ивановича…
— Многое он для нас сделал…
— а счастья все равно нет, как и не было…
Женщина вытерла слезинку. Только вот рука ее, под роскошным рукавом, сгибалась не слишком хорошо. Царица заметила это и вскинула брови. Вопрос не прозвучал, в теремах и у стен есть уши, но Софья поняла его без слов.
— бьет?
— лютует…
Софья молчала, слушая, как жалуется Анна. О, она бы могла посоветовать многое, но кто прислушается к словам трехлетнего ребенка? Хотя и зря. Вариантов была прорва, начиная с самого простого. Родить мужу ребенка от конюха. Или от свинопаса, ибо лучшего не заслужил. Ничтожество, потому как. Бить женщину, если она тебе ничего не сделала — подло. Увы… Анне это в голову не приходило — и зря.
Потом принялась жаловаться Мария — и тут уже дела были поинтереснее.
Строго говоря, терем оказался поделен на четыре партии. Первая — партия собственно царицы. И еще три — трех золовок. Анны, Ирины и Татьяны Михайловны. Ирина оказалась старшей сестрой царя и была как раз той самой, которую неудачно не выдали замуж. Естественно, у нее было тайное свидание с принцем Вольдемаром, и так же естественно, что девчонка влюбилась по уши. О своей великой любви она могла говорить без перерыва на сон и еду. Но властолюбия и дури у нее хватало, так что проблем она царице доставляла немало. Анна Михайловна была обычной серенькой овечкой. Конечно, у нее были свои присные и свои заскоки, но в остальном — жила как кактус. Смирилась и хоть не пакостила. Постилась, молилась, одним словом — мозг выносила только себе.
Самой противной была Татьяна Михайловна.
Одаренная художница — портретистка, она была по уши влюблена в патриарха Никона.
Тут‑то Софья и навострила уши. Никон? Ага….
Про него она кое‑что знала, кстати, от отца Федора. Тот рассказывал, что дурее глупости, чем раскол, церковь и не придумала. Бог един, а они, идиоты, занялись, чем не надо бы.
Да какая Отцу разница, как ему ребенок крестится? Было бы чадо здорово, да умно, да поступками добродетельно, а остальное от лукавого.
А сколько людей из‑за этого погибло? Сколько самосожглись? Сколько… да до сих пор этот раскол аукается. А все потому что Никон тянул в одну сторону, да слишком себя вознес, а в другую потянул потоп… протоп… вот! Протопоп… а как же его? Вот тут Софья и пожалела, что слушала вполуха. Да не до попов было, когда контракты горели и сделки на миллионы заключались. Имя у него было такое…*
* опять‑таки, интерпретация фактов на совести Софьи, прошу не путать автора с персонажем. Прим. авт.
— А боярыня Феодосия все протопопа Аввакума слушает…
Софья едва не взвизгнула: 'Бинго!!!'. И принялась слушать еще внимательнее. Феодосия Морозова оказалась замужем за братом Бориса Морозова — Глебом. Была она также моложе супруга чуть не на тридцать лет, но ей повезло больше. Хотя бы раз супруг попал в цель, потому как у Федосии имелся сын Иван. И если Татьяна Михайловна была полностью загружена Никоном, то эта — Аввакумом. Естественно, будучи в оппозиции, Феодосия больше во дворец не ходила, зато давила на жену брата. Анна отпихивалась руками и ногами от всех старообрядческих веяний, но дури (простите, религиозности) у боярыни хватало, так что девчонке доставалось и с этой стороны.