Вспомнились Ивашке и переписываемые неоднократно строки «Пространной летописной повести». Ему захотелось поделиться прочитанным с ратниками, стоящими рядом, с волнением ожидающими начало битвы, вселить в них уверенность в победе, в том, что ничто не напрасно. Привстав на стременах, Ивашка дрожащим голосом произнес:
— «И воззрел Господь милостивыми очами на всех князей русских и на мужественных воевод, и на всех христиан, дерзнувших встать за христианство и не устрашившихся, как и подобает славным воинам. И видели благочестивые, как ангелы, сражаясь, помогали христианам. Среди них был и воевода полка небесных воинов — архистратиг Михаил. И видели полки поганых огненные стрелы, летящие на них; безбожные же моавитяне падали, объятые страхом Божьим, и от оружия христианского»[31]…
Ивашка запнулся от острого взгляда великого князя, смутился, потупил голову, а когда справился с волнением, всё пространство от крутоярья реки Смолки до заросших оврагов Нижнего Дубяка наполнилось гулким топотом многочисленных копыт — то, возвращалась из вылазки поредевшая сотня Меликова, преследуемая ордынцами. А за ней…
— «В шестой час заутрени появились поганые измаилтяне в поле, а поле было открытое и обширное… и покрыли полки поле на десять вёрст,» — закончил Ивашка вспоминать написанное в летописи и крепче сжал специально подобранную для него Георгием медвежью рогатину.
— Нет, брат, — говорил чернецкий ратник, качая головой, когда писарь пытался освоить искусство копейного боя, — с этим оружием тебе пока не управиться. Тут выучка да сноровка нужна. А вот рогатина — в самый раз; с ней и целиться особо не надо, хоть краем зацепишь супротивника — и то годно. А коль он в вилы попадёт, так совсем славно будет.
Сейчас Ивашка держал наперевес двухсаженный дубовый ухват, стоя среди воинов передового полка и мысленно благодарил Юрко за науку, ибо не представлял, как бы он трясущимися от волнения руками попал в татя крошечным наконечником копья, да ещё сидя на беспокоящейся лошади. А вот аршинными рогами хоть как-то, да зацепит! Он неотрывно смотрел в предрассветный туман, слушая, как сердце бешено колотится в груди, иногда оглядываясь по сторонам и подмечая у других ратников такие же, как у него, до белых костяшек сжатые на оружии пальцы, частое дыхание, вмиг пересохшие губы и глаза, обращенные в сторону восхода солнца. Там из-за стелющегося по земле молока сначала послышался шум, неразборчивый и однообразный, как гул ледохода, потом проявился многоголосый гомон, бряцание оружия, ржание, топот копыт, и, наконец, из тумана, словно из белого облака, стала проступать темной грозовой тучей стелющаяся по земле мамаева орда, от которой отделился и стремительно полетел вперед рой назойливых черных мух.
— Лучники! — зычно крикнул воевода передового полка.
Сразу же зашевелились, пришли в движение дружины, выстраивая стену из щитов, а Ивашка во все глаза смотрел на то, о чем так много читал в своём времени, — смертельный для врага ордынский боевой манёвр перед основным сражением, налёт конных лучников, раскручивающих водоворот, из которого непрерывно сыплются стрелы, не дающие неприятелю ни секунды на роздых. Выстрел из лука на полном скаку вполоборота, полукруг, за время которого всадник достает из садаака следующую стрелу и прицеливается, ещё выстрел, и так до полного опустошения колчанов или до момента, когда противник дрогнет и побежит, не выдержав льющегося с неба рукотворного потока оперённой смерти.
31