Вот она буква «Б». Баракят… Баракят… Вот он, Баракят бен Муса. В верхнем левом углу одно слово. Всего семь букв… Черные чернила. Тонкий почерк.
«БАРАКЯТ»
Если бы непосвященный взглянул на бумагу, то решил бы, что на ней нет ничего, кроме имени. Закарию интересует лишь одна фраза на белой бумаге, поблескивающей в свете свечей на стенах, облицованных деревом и мрамором, с полками, набитыми делами.
Закария дотрагивается до бумаги маленьким прозрачным стержнем, состав которого известен лишь немногим. Постепенно начинают показываться контуры букв, появляются слова, как будто их пишет невидимая рука. Закария проводит стержнем несколько раз, дует на бумагу.
Только четыре строки… только четыре. О аллах, великий и всемогущий, повелевающий людьми, ведающий тайнами прошедшего и будущего! Этот человек не может не вызывать изумления. И все, что написал о нем Аль-Халяби, умещается в четырех строках.
Закария закрыл дело: о каждом человеке самого низкого звания, вроде студентов-смутьянов из Аль-Азхара, какой-нибудь певичке, о торговце жареным сыром или чебуреками написано не менее половины листа, а этому человеку отведено четыре сиротливые строки.
Закария закрыл глаза. Ночь молчит — хранит тайну. Он знает, что люди сейчас бодрствуют — шепотом говорят о новом хранителе мер и весов. Чего они ждут от него? Ах, если бы настал день, когда соглядатаю будет дано знать, что говорят за тысячи деревень и селений! Лишь для аллаха нет ничего невозможного!
Не будь Закария уверен в правдивости донесения, которое сообщили ему после захода солнца, не поверил бы собственным ушам. Не из одного места и не от одного соглядатая, которые не знают друг друга в лицо, донесли, что Баракят бен Муса жаждал получить место хранителя мер и весов, что он ежедневно наведывался к эмиру Канибаю, вел с ним долгие беседы и вечером после ужина двадцать восьмого числа месяца рамадана[19] Великого поста вручил ему три тысячи динаров, и ни единым меньше.
За три тысячи динаров купил Баракят место хранителя мер и весов! Закария глубоко вздохнул и с шумом выдохнул — он был уверен, что место достанется эмиру Таглизу. Закария сжимает обложку тетради и в наступившей ночи произносит ненавистное для него слово: «Почему?» Из какого теста сделан этот Баракят? Может быть, это антихрист явился в его личине и проник сюда без его, Закарии, ведома? Как это случилось? Как? После обнародования высочайшего указа султана, восхваления Баракята бен Мусы, дарования ему пожизненного звания «Аз-Зейни», уплаты им трех тысяч динаров за должность, после того, как глашатай весь день возвещал о его назначении, — после всего этого он покидает свой дом в Баракят ар-Ратле и окольными путями, без свиты и барабанщиков, тайно направляется в Крепость, бросается ниц перед эмирами, плачет настоящими слезами (да, настоящими солеными слезами!) и произносит слова, из-за которых он, Закария, до сих пор не находит себе покоя, не видит своего единственного сына, не навещает ни одну из своих жен. Сгущается ночная тьма. Закарии нет дела до казни Али бен Аби-ль-Джуда, его не интересует, останется ли султаном Аль-Гури или будет свергнут. Единственная его забота: узнать, что же произошло в Крепости. Как вел себя Аз-Зейни Баракят бен Муса и кто там присутствовал? Все власти предержащие?
Если бы кто-нибудь увидел сейчас его, Закарию, открыл бы рот от изумления: ноги у него онемели, по коже бегают мурашки, руки крепко стиснуты за спиной. Может быть, Баракят не плавил этих трех тысяч? Нет, невозможно! Никто не видит, как Закария в ярости трясет головой. Нет, нет и нет! Он верит тому, что видели его соглядатаи, специально приставленные к Канибаю. Точно известно, что тысяча динаров поступила в казну эмира в день, когда он получил взятку от Баракята бен Мусы, ибо у него не было поступлений из других мест. Две другие тысячи ушли в Крепость. Эх, если бы султан принял окончательное решение этой ночью, Закария бы успокоился. Но султан приказал Аз-Зейни удалиться, пока он будет рассматривать его просьбу.
Закария берет «дело» и вновь открывает на той же странице.