— Клянусь аллахом, почтенные, мне непонятна эта всеобщая радость!
— Правда, истинная правда, — бормочет Омру.
— Годы научили меня осторожности. Мы не видели от Аз-Зейни ни хорошего, ни плохого. Так к чему весь этот шум и суета?
Все взоры обратились к муаллиму.
— Мне не понравилось, что он сделал сегодня.
— Почему, шейх Халим ад-Дин? — скороговоркой спросил Омру.
Ах, к чему было спешить? Не вызвал ли подозрений его вопрос? Кто-нибудь и без него непременно бы его задал! Ему все еще не хватает выдержки. Когда много народу, наверняка его промах заметит один из тех, кто его знает, но которого не знает он. Может быть, у стен есть уши? Может быть, за ним следит кто-нибудь, кто читает по губам? Омру знает, что такие соглядатаи есть. Разве не говорил начальник: «Мы имеем такие способы выведать правду — даже если ее прошептали за горой Каф, — которые не придут на ум ни человеку, ни духу». Нужно сохранять спокойствие и осторожность, чтобы выведать, что они думают.
Среда, десятое число месяца шавваля, вечер
Вот наконец и Мабрук. Принес свиток. Закария уже давно его поджидает. Утром Мабрук вручил ему срочное донесение начальника соглядатаев Каира о передвижениях Аз-Зейни Баракята: на заре он отправился из своего дома в сопровождении студента-азхарийца в Кум-аль-Джарех, провел какое-то время с шейхом Абу-с-Саудом, потом вышел от него, и с появлением первых лучей солнца новый глашатай, которого никогда не слышали раньше, уже появился на улицах Каира. Говорили, что это один из слуг Аз-Зейни. Он передал жителям города решение Аз-Зейни отправиться в Аль-Азхар и сообщил, что у Аз-Зейни есть что сказать народу. Новый глашатай, о котором Закария понятия не имеет. У казначея есть право назначить себе глашатая, чтобы сообщать людям о своих намерениях и решениях. Это предусмотрено законом. Однако на деле этого не бывает. По обычаю, заведенному со времен шихаба Джаафара, главного соглядатая досточтимого Кайтабая, все глашатаи подчнняются главному соглядатаю. Ему отсылаются тексты всех сообщений. То, каким образом сообщается о событии или как передается новость, может иметь большие последствия. Только главный соглядатай может решать, как должен глашатай возвещать о происшедшем: с радостью, огорчением или бесстрастно. Все это влияет на народ. В городе есть места и улицы, где глашатаи вообще не должны появляться. Как мог выйти на улицы глашатай, которого Закария не знает? Как он мог сообщить то, чего предварительно не просмотрел Закария? Кроме того, Аз-Зейни Баракят еще не вошел в должность. По какому же праву он обращается к людям без надзора и посредничества? Начинает с нарушения порядка и пренебрежения обычаями.
День только начался, а Закария чувствует себя утомленным. Прошлую ночь он провел вдали от своего гарема, от маленькой рабыни Васили, которая появилась у него всего четыре дня назад.
Он пытался заглянуть за покров времени. Какие события теперь последуют? Этот Аз-Зейни не сулит спокойствия. Непонятные дела он творит с тех пор, как Закария услышал его имя. Еще до рассвета Закария послал нарочного к начальнику соглядатаев Каира и приказал ему сделать три вещи: прежде всего собрать возможно больше сведений и показаний об Аз-Зейни Баракяте, потом бросить клич среди всех соглядатаев Каира, чтобы смотрели во все глаза и замечали и малое и большое в местах скопления народа и чтобы внимательно слушали, что скажет Аз-Зейни; и, наконец, чтобы увеличили число донесений Закарии до двадцати четырех подробных докладов, то есть чтобы противу обычая каждый час поступало новое донесение. Посылать донесения даже в часы всех пяти молитв[29], а также подробный доклад после вечерней молитвы о положении в деревнях и городах.
Сон бежал от Закарии. Он лихорадочно проглатывал пищу, не замечая ее вкуса, забыл о Василе — дамаскианке в поре шестнадцатой весны, перестал холить и лелеять свою бороду, пить свежее молоко с сахаром, потому что один вопрос не давал ему покоя: что еще намерен предпринять Аз-Зейни? Что он собирается сказать простонародью? Каким языком будет говорить с ним? Разве случалось подобное тому, что он намеревается сделать? Нет! Закария знает историю — и недавнюю, и далекую. Главный казначей никогда не обращался непосредственно к толпе. Не делали этого и эмиры, ни великие, ни ничтожные. Прямое обращение придворного к толпе роняет его престиж, ставит под сомнение величие власти и правителей. Так простолюдины начнут наседать на великих мира сего: если главный хранитель мер и весов обращается к ним, почему этого не делают эмиры? Неужели никто не обратил на это внимания?