После обнародования четвертого обращения распространился слух, будто Аз-Зейни явился к султану и они надолго уединились. Аз-Зейни будто бы сказал султану: «Ты будешь отвечать за своих подданных перед аллахом в день Страшного суда. И тебе воздастся и мне воздастся по заслугам за каждое преступление, которое совершилось с нашего ведома или без оного. И никуда не деться нам в тот день от его карающей десницы!»
Султан долго слушал его. Аз-Зейни перемежал свои слова стихами из Корана, рассказами из жизни пророка, текстами законов, которые знают лишь самые сведущие улемы. (Купцы говорят, что Аз-Зейни знает весь Коран наизусть и имеет к нему рукописное толкование, не известное никому другому.) Аз-Зейни рассказал султану об эмире Шарр-беке, который забрал в свои руки торговлю солью на всей территории Египта. Если эмир ловит какого-нибудь несчастного, продающего соль за полдирхема, то отрубает у него правую руку, коли окажется, что левая у него уже отрублена, или правую ногу, если обе его руки уже отрублены, либо левую ногу, если правая нога и обе руки отрублены. А если оказывается, что нарушитель лишен конечностей, то вместо него наказание несет его брат, мать или сын. Благодаря тому, что Шарр-бек — единственный, кто торгует солью, он поднимает цену на нее, как ему вздумается.
Когда эмир пребывает в хорошем расположении духа, он снижает цену на соль до самого нижнего предела. А когда он гневается, то объявляет о ее повышении. Это наносит вред интересам султана. Люди тогда, как говорил Аз-Зейни, открыто клянут самого султана, не скрывают своего недовольства и гнева.
Дело обстоит еще хуже в торговле огурцами, потому что эмир Тагляк запретил кому-либо из торговцев, кроме своих ставленников, покупать их у крестьян. Торговцы утверждают, что Аз-Зейни своими словами заставил султана пролить слезу и султан-де дал ему полную свободу действий при условии, что казна страны не потеряет ни одного дирхема. Султанат в эти дни крайне нуждается в средствах, поскольку многие источники доходов иссякли.
Аз-Зейни заявил, что сможет это сделать. После обнародования им обращений все стали кричать, проклиная эмира Тагляка, и, если бы он оказался в их руках, разорвали бы его на части, как об этом некоторые открыто заявили. Простонародье проклинало отца и деда и всех предков эмира Шарр-бека и поносило его последними словами.
Второе. Своими собственными ушами я слышал разговор трех мужчин в кофейне «Лянадый». Одного из них я знаю. Его зовут Фаттух аль-Искандарани. Он живет около ворот аш-Ша’ария и владеет маслодавильней. Ему пятьдесят пять лет. Его олова имели совсем иной смысл. Фаттух аль-Искандарани выразил сомнение и неверие в обращение Аз-Зейни. Он сказал:
— Так не может дольше продолжаться. Султан не разрешит, чтобы дела шли таким путем. Если только… если только все это не совпадает с его интересами.
Он старался убедить присутствующих в том, что никаких серьезных мер не последует. Я пытался узнать больше, но наш дальнейший разговор ничего не дал.
В другой кофейне один человек, по имени Абу Газаля (работает в красильне Баххара аль-Мейда), крикнул: «Воистину, когда это бывало, чтобы правитель стоял за справедливость?»
Третье. Возле рынка ат-Тарби’а, куда наведывается очень много женщин в лавки к сирийским купцам, мужчины в недоумении спрашивали друг друга о смысле запрета женщинам бить в бубен, которые по традиции выражают так скорбь по умершему. Все сошлись на том, что Аз-Зейни как хранитель мер и весов имел право запретить этот обычай.