Тут Омру наклонился к Саиду и прошептал:
— Я решил убить его!
Саид вздрогнул. В сгущавшихся послезакатных сумерках взглянул в блестящие глаза собеседника. Опустил глаза и снова взглянул ему в лицо. Омру еще раз повторил:
— Я убью его, чтобы избавить от него народ!
В тот же вечер шейх Абу-с-Сауд, выслушав Саида, плюнул с омерзением и стал полоскать рот свежей водой. Саид прислушивался к прозрачной, как журчавшая в молельнях родниковая вода, тишине. Шейх воздавал хвалу господу за то, что Саид молча выслушал признания Омру бен аль-Одви.
— Мне держаться подальше от него, учитель?
— Нет, я этого не говорю. Однако нужно быть осторожным. Кто хочет убить такого человека, как Али бен Аби-ль-Джуд, не говорит о своем намерении открыто.
Саид стал наблюдать за своим приятелем в студенческой галерее, украдкой следил за ним во время занятий, пытаясь найти в его поведении подтверждение подозрениям шейха Абу-с-Сауда. Беседуя с ним, он выбирал выражения, не порицал ни знатного, ни важного. Саид видел, как Омру по дороге неподалеку от аль-Мукаттама[14] заходил к Закарии бен Рады. Нет, не к самому Закарии бен Рады, а к одному из его помощников. Бедному студенту не место рядом с самим Закарией, при одном упоминании о котором у людей от страха сжимается сердце! Омру доносил, о чем говорили в народе.
А потом появятся странные люди. Лазутчики Закарии будут тайком расспрашивать о Саиде, следовать за ним по пятам. Он их не знает, но они знают его. Они будут следить за каждым его шагом, где бы он ни находился, не отстанут от него ни в минуты радости, ни печали. Их появление неотвратимо, как рок. Один из них протянет руку, коснется плеча Саида и произнесет лишь одну фразу. Его повезут в застенки Закарии бен Рады, его подвергнут ужасным пыткам и бросят в одну из тюрем в аль-Оркане, в аль-Джуббе или аль-Мукашшире. И незаметно потекут его дни. О нем забудут, сотрется воспоминание о нем, и затеряются его следы…
У Саида непокойно на душе: то повесили раба, то отрубили руку вору, то объявили, что женщине, которую поймали, когда она пыталась украсть лепешку, отсекут левую руку или правую, если окажется, что левая уже отрублена.
Сердце у него трепещет, как бедный мокрый птенец. Почему все это происходит? Почему?!
Вопросы как удары палки по барабану. Они как раскаленный металлический обод вокруг головы — изнуряют мозг и жгут душу. Если бы он мог крикнуть с минарета мечети Кайтабая в Аль-Азхаре, так, чтобы разбудить обитателей лачуг и дворцов; если бы мог увидеть, что делается за стенами Крепости на горе; воздеть руки и обратиться с воззванием, от которого нельзя отступить, разоблачить каждого подлого притеснителя, увидеть Закарию бен Рады посаженным на кол около ворот аль-Вазира! Саид хотел бы стать прорицателем, который предостерегает людей от того, что грядет.
В Кум-аль-Джарехе шейх Абу-с-Сауд успокаивает Саида. Шейх праведный, благородный, умный, знающий все на свете. Он поездил по миру, был в Хиджазе и Йемене, узнал язык Индии и наречие Эфиопии, изучил ислам в стране персов, вел споры с улемами Анатолии, видел собственными глазами воды Великого океана у западных границ света. Саид слушает его, и перед его взором тускнеет постоянное видение одного из лазутчиков или соглядатаев, который кладет ему руку на плечо и, показывая в ухмылке два ряда желтых зубов, произносит: «Следуй за мной!»
Теперь Али бен Аби-ль-Джуд сам закопан в железо. Чтобы сообщить радостную весть, Саид, выйдя от учителя, направляется к шейху Рейхану. Шейх Рейхан непременно скажет, что новость была ему известна уже несколько дней назад. А возможно, разбахвалится до того, что наклонится к уху Саида и произнесет шепотом, что Каусун Канибай не сделает и шагу, не посоветовавшись с ним. Саид, скрыв улыбку, ждет: может быть, покажется Самах, дочь шейха Рейхана. Хорошо бы услышать ее смех, шелест ее одежды! Если она войдет к отцу, то прикроет лицо. Шейх Рейхан позовет ее: ведь Саид не чужой, он сын Джухейна. Если бы он родился на несколько лет позже, то провел бы жизнь в играх и развлечениях. Может быть, его судьба была бы вполне счастливой.