Еще до наступления темноты раздался бой барабана глашатая, и я увидел трех вороных коней. На каждом сидел всадник, держа в руках весы, гири, знамя с гербом хранителя мер и весов и обнаженный меч. Следом за ними на белом коне ехал Аз-Зейни Баракят бен Муса, а за ним — дородный человек, которого я не знаю. Улица пустынна. Все лавки заперты. Редкие прохожие оглядывались, прислушивались к барабанному бою, покачивали головами и, не останавливаясь, продолжали свой путь. Кортеж поравнялся со мной. И я увидел Аз-Зейни в головном платке, обрамлявшем его лицо. Я плохо помнил его черты — мы встречались всего лишь один раз, Глашатай громко заговорил: «Высочайшим указом Хайр-бека Аз-Зейни Баракят бен Муса назначается хранителем мер и весов Каира. Каждый, кого притеснили или обидели, пусть обращается к нему». Он на минуту остановился, потом начал читать указ самого Аз-Зейни. Я слушал: он разъяснял достоинство новых османских денег, которыми заменили старые мамлюкские монеты. Я следил за маленькой кавалькадой, которая направилась в сторону ворот аль-Футух. Она скрылась за поворотом, и голос глашатая замер вдали.
ГАМАЛЬ АЛЬ-ГИТАНИ БРОСАЕТ ВЫЗОВ
Гамаль аль-Гитани жил в двух эпохах. Как личность и как художник он формировался в период правления президента Насера, видел революционно-демократические преобразования в Египте, подъем патриотизма, противостояние Западу, но также и горькое поражение в войне 1967 года с Израилем. Пик творчества Аль-Гитани приходится на те годы, когда во главе государства стояли сначала Садат, а затем Мубарак.
Аль-Гитани не политик, не социолог — он художник, чутко и точно реагирующий на состояние общества, и именно в его творчестве с особой глубиной отразился Египет наших дней. Его произведения — это зеркало подлинной жизни, их реализм — глубинный, всепроникающий, он отражает суть всех явлений действительности. И читатели узнают в его романах и рассказах знакомые черты, образы, факты.
Придя к власти, Садат провозгласил политику «инфитах» — «открытых дверей», полной либерализации торговли, экономической деятельности местного и иностранного капитала, частных банков. «Инфитах», снявший с частников все оковы, обернулся безграничным ростом спекуляции. Символом богатства нуворишей-спекулянтов в семидесятые годы стала улица Шаварби в центральной части Каира, где росли как грибы лавки, магазинчики, или, как их стали называть на французский манер, «бутик», с импортными товарами. В домах с давно не ремонтированными фасадами, с трущобными пристройками прямо на крышах, в забитых мусором грязных и вонючих переулках нижние этажи сияли по вечерам неоновым блеском витрин, наполненных осколками «красивой» заграничной жизни. Товары предназначались для тех, кто ворует, берет взятки, ворочает делами, но отнюдь не для египтян среднего достатка.
Раковая опухоль улицы Шаварби выбросила метастазы в другие районы Каира. Спекулятивная торговля импортными или контрабандными товарами стала полулегальной и массовой.
Не в промышленность и не в сельское хозяйство устремился частный египетский капитал, а туда, где была более высокая норма прибыли, в традиционные для него сферы — домостроительство, спекуляцию недвижимостью, торговлю. На импортно-экспортных операциях сколачивались состояния. В Египте появились миллионеры — сначала десятки, потом сотни, по некоторым данным — тысячи. Их называли «жирными котами» «инфитаха». Они не могли бы жиреть и лосниться без теснейшей, органической связи, фактически слияния с верхушкой административно-бюрократического аппарата. Высшие чиновники прикрывали спекулянтов, контрабандистов, крупных торговцев, входя с ними в долю, участвуя в правлениях подлинных или фиктивных компаний. Иногда вспыхивали скандальные разоблачения миллионных взяток от американских компаний «Локхид», «Вестингауз» или более мелких фирм. Начинались судебные процессы, тонувшие в море следственных бумаг, выносились приговоры мелким сошкам, а «жирные коты» продолжали процветать. На верху бюрократически-спекулятивной пирамиды стояли воротилы, связанные прямыми, иногда родственными узами с семейством Садата, те, кто получили прозвище «садатовского клана». Даже после роковых выстрелов на параде в октябре 1981 года, покончивших лично с Садатом, новому президенту не удалось подорвать экономическое влияние «садатовского клана».
Частичное решение одних проблем Египта сопровождалось нагромождением других — невиданного масштаба и взрывчатой силы. Капитализм, триумфально, нагло, с гиканьем и улюлюканьем вернувшийся в Египет в семидесятые — восьмидесятые годы, носил еще более уродливый, болезненный, деформированный характер, чем капитализм XIX века времен хедива[75] Исмаила, когда Египет стал банкротом и был оккупирован англичанами, чем зависимый, прогнивший, компрадорский капитализм кануна насеровской революции. «Жирные коты» «инфитаха» вели себя еще более рвачески, чем их предшественники. Их богом был доллар, их алтарем — западный банк, куда они переводили доходы, не вкладывая их в собственной стране. Их чавкающее, наглое богатство было скандально в социальном плане, их позиция — антинациональна.