Секретарша улыбнулась, и Ефим впервые заметил, какие широкие у неё бёдра, а глаза — цвета сдохшей в реке рыбы.
— Вы по утрам приносите шефу чай или кофе?
— Нет. Никогда об этом не просил.
«И не попросит», — с горечью подумал сыщик: прицепиться не к чему. Пришёл на работу и ни с того ни с сего ноги протянул.
— Расскажите, когда и как вы узнали о смерти директора.
— В четверть одиннадцатого заглянула к нему с бумагой для подписи, а он лежит — голова на столе. Я закричала. Из соседнего кабинета прибежала наш делопроизводитель. Мы убедились: директор мёртв, позвонили в полицию.
— Бухгалтера нет?
— Нет. Главные расчёты производит начальник. И смету составляет тоже.
— Могу я поговорить с делопроизводителем?
— Конечно. Пойдёмте, я вас провожу.
Светлые глаза вроде бы заполнила насмешка. Рябинкин поплёлся вслед за ней. Что ещё оставалось делать?
Женщина средних лет. Длинные чёрные волосы, схваченные диадемой. Дремучий акцент. От неё не добился вообще ничего вразумительного и, раздосадованный, вышел из административного здания.
«Нет, это, видать, не тот путь, который ведёт к цели. Он шаг за шагом пройден операми. Надо отыскать какую-то свежую нить», — подумал сыщик. Не очень приятно вникать в дела азера. Торгашей, сбыт шмоток Ефим недолюбливал. Однако деньги ему платили как раз за неприятное либо рискованное.
В списке уволенных работниц, вывешенном на доске объявлений возле администрации, детектив приметил одну распространённую русскую фамилию. Женщину звали Антониной. Ни адреса, ни телефона. Решил попытать счастья и заглянул в ближайшее почтовое отделение. В городском телефонном справочнике улыбнулась удача. Имя бывшей швеи, по нынешним временам, редкое. Сомнений быть не могло: она.
Позвонил по сотовому. Откликнулась не сразу. Так и так, хотелось бы встретиться. Журналист. Собираю материал для гламурного женского издания. Интересуют работницы фабрики и директор. Короче, договорились. Детектив поехал к Антонине, живущей на другом конце города, в самом охвостье конца. «Наездись оттуда на фабрику, если нет BMW», — невесело усмехнулся сыщик.
Двухэтажный дом напомнил инвалида. Крыльцо одного подъезда разрушилось, другое уцелело. Перекос сразу бросился в глаза. Внутри стены цветасто расписаны номерами телефонов и приглашениями на секс. Второй этаж — здесь жилище бывшей швеи. Дверь в квартиру приоткрыта. Рябинкин как воспитанный человек постучал костяшкой указательного пальца и вошёл.
Женщина в одиночестве сидела на кухне, перед ней — початая бутылка водки.
— Ты проходи, милок, — приветливо сказала она. — Давно тебя жду. В трёх соснах заблудился?
— Был грех, — смутился гость.
— Да ты не красней, присаживайся. Налить стопочку?
Ефим отказался, сославшись на должностные заботы. Дескать, дернула нелёгкая пообещать редактору горячий материал.
— Ну, ладно, коль так. Какое лихо тебя интересует?
— Производство и люди.
— Люди? Проданы мы, а кому — сам чёрт не разберёт.
— А что разбирать? Говорят, иностранной фирме.
— Давай выпьем по чуть-чуть.
В очередной раз отказался; Антонина, поморщившись, отпила из стакана граммов пятьдесят.
— Я вот на бобах, а выпить хочется. Душа-то живая, ковылять как-то надо.
Хозяйка закусила малосольным помидором и продолжила рассказ.
— Иностранной-то иностранной, да у директора тоже тридцать процентов. Все об этом знают. Сквалыга, когда ещё на рынке ошивался, купил.
— За что вас протурили? — поинтересовался Рябинкин.
— Как за что? За это самое, — икнув, кивнула на стол. — Мужика нет, дети разъехались. Как мне не выпить, если Бог пошлёт чекушечку?
Ефим решил, что она не слышала о смерти начальника, а его такая неосведомлённость устраивала.
— Сколько вы получали в месяц?
— Я ведь без оформления. Сколько давали, столько и брала. Получалась треть от обычной зарплаты. Ну я шмотки сама себе шью, на них не надо тратиться.
— Серьёзно вкалывали?
— Много, но хоть что-то имела с того, а нынче у разбитого корыта.
Антонина сделала ещё пару глотков. Когда-то красивое лицо покраснело, на лбу вспухла синеватая жилка.
— Он, черный чёрт, немало наших денежек прикарманил. А ты и не рыпнешься, иначе на другой день на фабрику не пустят. Хоть по миру иди.
— А жену его вы хоть раз видели?
— Как же, видела. Красивая, душистая. Наблядовала пузо, аборт тайком сделала. Об этом каждая сорока трещит, а ему хоть в очи ссы.