– Да нет.
– Наверняка нет. Наш великий поэт Первосвят написал на эту тему очень тонкий куплет, который я, с присущим мне поэтическим даром, переведу на ваше варварское наречие.
Азазел прочистил горло, задумался и произнес:
Я подозрительно спросил:
– А что это значит?
– Это значит, что здесь дело в законе природы, и мы должны разобраться, в чем он заключается и как с его помощью перестроить ткань событий согласно нашим целям. Вот что это значит. Ты думаешь, великий поэт моего народа стал бы лгать?
– Никогда. Так что мы можем сделать?
– Посмотрим. Законов природы, знаешь ли, очень много.
– В самом деле?
– Ты себе представить не можешь. Есть вот один очень симпатичный закон природы - чертовски красивое уравнение, если записать его в тензорах Вайнбаума - определяющий связь температуры супа с тем, насколько быстро его надо доесть. Возможно, что, если такое странное убывание срока председания подчиняется тому закону, которому как я думаю, оно подчиняется, я смогу изменить природу твоего друга таким образом, чтобы ему ничто на земле не могло повредить. Это, конечно, не защитит его от физиологического старения. То, что я собираюсь с ним сделать, не даст ему бессмертия, но он не умрет от болезни или несчастного случая, а этого, я думаю, достаточно.
– Полностью. А когда это будет сделано?
– Я пока не знаю точно. На этих днях я очень занят с одной юной особой женского пола моего вида, которая, похоже, в меня втрескалась по уши, бедняжка. - Он зевнул, закрутил раздвоенный язычок винтом и раскрутил снова. - У меня намечается крупный недосып, но за два-три дня сделаю.
– Хорошо, а как я узнаю, что все сделано?
– Это просто, - ответил Азазел. - Подожди несколько дней и пихни своего приятеля под грузовик. Если он останется невредим, значит, моя работа удалась. А сейчас, если ты не против, я только доиграю этот единственный кон, а потом, с мыслью о моей бедной средней матушке, выйду из игры. Конечно, с выигрышем.
Не думайте, что убедить Виссариона в его безопасности не потребовало массы хлопот.
– Ничто на земле мне не повредит? - все спрашивал он меня. - А откуда вы знаете, что мне ничто на земле не повредит?
– Знаю. Послушайте, Виссарион, я же не ставлю под сомнение ваши профессиональные знания. Когда вы мне говорите, что процентная ставка упадет, я же не начинаю придираться и спрашивать, откуда вы знаете.
– Ладно, это все хорошо, но ведь если я скажу, что процентная ставка упадет, а она будет продолжать расти - это бывает не чаще, чем в половине случаев, - то будут задеты только ваши чувства. Если же я буду действовать в предположении, что мне ничто на земле повредить не может, а что-то меня все-таки заденет, то пострадают не только мои чувства. Это ведь Я пострадаю.
С такой логикой спорить невозможно, но я продолжал спорить. Я постарался его уговорить хотя бы не отказываться прямо, а постараться отложить решение вопроса на несколько дней.
– Они никогда не пойдут на такую задержку, - упрямился он, но вдруг, откуда ни возьмись, выяснилось, что настала годовщина "черной пятницы" и КУВ погрузился в ежегодный традиционный трехдневный траур с молитвами по усопшим. Проволочка возникла сама по себе, и уже одно это навело Виссариона на мысль, что ему кто-то ворожит.
Потом случилось, что, когда он снова вышел на люди и мы с ним переходили улицу с сильным движением, я как-то (уже точно и не помню как) резко наклонился завязать шнурок, случайно потерял равновесие и упал на него, он тоже потерял равновесие, и тут же раздался адский визг шин и скрежет тормозов, и три машины сплющились в лепешку.
Но и Виссарион не остался совершенно невредимым: у него растрепались волосы, очки съехали на сторону, а на колене правой брючины появилось здоровенное масляное пятно.
Он, однако, не обратил на это внимания. Со сверхъестественным ужасом глядя на катастрофу, он бормотал:
– Не зацепило. Боже мой, даже не зацепило! Подумать только, не зацепило.
В тот же самый день он без плаща, без зонтика, без калош попал под дождь - холодный, мерзкий дождь - и не простудился. Даже не потрудившись вытереть волосы, он позвонил и дал согласие занять пост председателя.
Его правление было примечательно. Прежде всего он увеличил впятеро свою ставку гонорара без всяких дурацких разговоров об увеличении средней точности прогнозов и т.п. В конце концов, клиент не может требовать слишком многого. Мало того, что он получает консультацию у профессионала, которому нет равных по престижу, так ему еще и советы подавай лучше, чем у других?
Во-вторых, он наслаждался жизнью. Никаких простуд, никаких вообще заразных заболеваний. Он переходил улицу, где хотел и когда хотел, не обращая внимания на светофоры, и при этом, надо сказать, катастрофы устраивал довольно редко. Он без колебаний заходил ночью в парк, а когда на улице хулиган приставил ему нож к груди и предложил произвести трансферт наличности, Виссарион просто двинул его ногой в пах и пошел дальше. Юный финансист был столь поглощен собственными ощущениями, что пренебрег необходимостью вовремя возобновить заявку.
В годовщину его председания я встретил его в парке. Он шел на торжественный обед, посвященный этому событию. Стоял дивный денек бабьего лета, и когда мы сели рядом на парковую скамейку, оба были спокойны и довольны.
– Джордж, - сказал он. - У меня был счастливый год.
– Приятно слышать, - ответил я.
– У меня репутация, которой мог бы позавидовать любой экономист всех времен и народов. Только в прошлом месяце я предупреждал, что "Лапша анлимитед" должна будет слиться с "Ушным эликсиром", и когда они образовали компанию "Лап Ушка", все восхищались, как я почти предсказал результат.
– Помню, как же, - отозвался я.
– А теперь - я рад, что могу сказать вам первому...
– О чем, Виссарион?
– Президент попросил меня стать Главным Экономистом Соединенных Штатов, и я достиг предела своих мечтаний и дерзновений. Вот, смотрите!
Он достал плотный конверт, у которого в углу стоял внушительный штамп "Белый дом". Я его открыл, и в это время раздалось какое-то странное "дзин-н-нь", как будто пуля свистнула мимо уха, и краем глаза я увидел что-то вроде вспышки.
Виссарион раскинулся на скамейке, спереди на рубашке расплескалась кровь, и был он мертв. Кто-то из прохожих остановился, кто-то вскрикнул и поспешил прочь.
– Вызовите врача! - крикнул я. - Вызовите полицию!
Они в конце концов приехали и вынесли вердикт, что он был застрелен прямо в сердце из пистолета неизвестного калибра каким-то сумасшедшим снайпером. Ни снайпера, ни пули на нашли. К счастью, оказались свидетели, видевшие, что я ничего, кроме конверта, в руках не держал и потому чист от всяких подозрений. Иначе я мог иметь массу неприятностей.
Бедняга Виссарион!
Он пробыл председателем точно один год, как он и опасался, но Азазел не был виноват. Он обещал только, что Виссариону ничто на земле на повредит, однако, как сказал Гамлет, "на небе и земле есть многое, друг Горацио, чего на земле нет".
Раньше, чем прибыли врачи и полиция, я заметил маленькую дырочку в деревянной спинке скамейки за спиной Виссариона. Перочинным ножиком я выковырял оттуда маленький темный предмет. Он был еще теплым. Через несколько месяцев я показал его в музее и понял, что был прав. Это был метеорит.
Короче говоря, Виссарион не был убит никаким земным предметом. Он первый в истории человек, убитый метеоритом. Я об этом никому не рассказывал, поскольку Виссарион был человеком скромным, и подобная известность его бы не порадовала. Она затмила бы все его великие работы по экономике, а этого я допустить не мог.
Но каждый год в юбилей его взлета и его смерти я вспоминаю его и думаю: "Бедный Виссарион! Бедный Виссарион!"