С того дня ничто в монастыре больше не было неделимым и единым: ни лезвие топора Прекрасного, ни его перо, ни язык мой, ни душа грешного Евфимия. Мир разделился надвое, разделилось неделимое, разделились и семинаристы, и я понимал, что несчастья у нас только еще предстоят.
Зайин: засов
1 — Иероглиф;
2 — Критское Зайин;
3 — Буква со стелы царя Меша;
4 — Современное.
На следующее утро отец Амфилохий отбыл, оставив нас на милость или немилость Рыжего. Я боялся его после того, что случилось в семинарии, когда мой язык перестал быть послушным, сказал то, что сказал, и разорвался надвое, ибо у послушных один, а у непослушных два языка, хотя по справедливости должно быть наоборот, потому что обратное богоугодно. Но поскольку люди развратились, их понятия перевернуты с ног на голову: про честного сейчас говорят, что у него два языка и что он притворен, а про притворного говорят, что он послушен, и человека с одним языком все боголюбивым почитают, хотя часто этот один язык знает лишь речи Сатаны! Другой же, с двумя языками, может одним Сатане сказать «нет», а другим может сказать «да», когда к нему явится Господь.
Следующие несколько дней я провел, пытаясь выяснить, что знает обо всем этом отец Варлаам. А знал он многое: по его словам, ему были известны буквы, написанные рукой Михаила. Но больше он ничего не говорил. Намекнул, что скажет, когда будет, что сказать, и когда полностью уверится в том, во что верит. Засов на душе Рыжего опустился для новых искушений. Он вернулся в семинарию и решил действовать холодно и остро, как лезвие топора, на котором он спал. Стоя над головой Михаила и всем видом стараясь показать свою незаинтересованность в происходящем, он, к своей радости, увидел, что тот, вернувшись к письму стальным и тяжелым каламом, не может писать буквы так же красиво, как он написал в ту ночь лебединым пером. Рыжий ужесточил и без того строгую дисциплину и каждому из богословов определил норму: по пятнадцати пергаментов в день без права на ошибку. А это было слишком много. Усталые ученики не могли выполнить норму, торопились и от этого делали еще больше ошибок, потом счищали неправильно написанное, и часто драгоценная тонкая кожа рвалась, а он наказывал их за это тем, что увеличивал норму на следующий день. Дисциплина и послушание вернулись в семинарию, бунт был задушен, скорость победила красоту, и мало-помалу слова снова, даже и выходящие из-под руки Михаила Непорочного, приобрели знакомый, понятный вид и читались без труда, без сопереживания души, одними только глазами.
Но теперь все больше терять покой стал отец Варлаам. Целыми днями он стоял над своим столом переписчика, которым не пользовался уже много лет, и пытался вспомнить буквы, которыми было написано, как он рассказал мне, слово об ином Боге — рогатом. Он прочитал его когда-то в молодости, когда был грешен. И сказал еще, а говорил он мало, что порядок букв в азбуках разных народов один и тот же, что доказывает, что все люди происходят рт одного корня одного дерева, хотя ветви у него разные и принадлежат различным народам. Отсюда можно сделать вывод, что когда-то у всех народов был один и тот же язык. Так было до Вавилонской башни, о которой есть правдивая история в Писании, я ее прочитал, так что я в это верю, и вы поверите, когда прочитаете все то, что будет сказано в дальнейшем. И Варлаам сказал еще, что буквы не случайно стоят в определенном порядке, потому что в этом порядке скрывается тайная повесть, данная нам от Бога. «Порядок во всех азбуках таков: начинают со слова, означающего житие, а заканчивают словом, означающим покой, — сказал он. — Но для того, чтобы повесть стала понятной, нужно буквы писать медленно, чтобы они были, как картинки, чтобы похожи были на предметы, которые они обозначают; тогда повесть тайная — явной и всем понятной станет».
И отец Варлаам набросился на язык, обрушился на него: сказал, что язык — заблуждение греховное, облако, затеняющее повесть о Боге, ибо язык расставляет буквы в словах неправильно и неестественно, не в том порядке, какой у них в азбуке. А порядок иной есть не порядок, а беспорядок. Он сказал, что наш язык испорчен нечестивыми, чтобы учинить беспорядок, который бы только выглядел, как порядок; чтобы внести в слова буквы разные и лживые, развеять их, как солому на ветру, и навести наши души и умы на другие, не важные повести. Как фарисеи не узнали сына Божия в назаретянине, ибо смотрели на внешнее, так и мы не узнаем повесть единственную и самую для нашего Бога важную, ибо смотрим на внешнее в азбуке, так, что каждый народ по своим законам и правилам выстраивает буквы в слова. И мы, слепцы от века, тщетно надеемся, что найдем истинный порядок букв, тот, на котором написана повесть, а он нам уже дан.