55. Чтобы сказать: „Гимел“, сначала надо сказать: „Ги“, а затем „мел“; первое идет в уходящее время, а второе — в грядущее.
56. Потому что нельзя сказать: „Гимел“ в одно и то же время.
57. И нет настоящего, ибо оно случилось уже в первый день Бытия, все уже сотворено, и произойдет то, что уже произошло, в грядущих временах».
58. А Евфимий испугался и спросил «Почему ты говоришь притчами?»
59. А женщина сказала: «Ты уже убил, прежде чем убить сейчас, так будешь убивать и далее, с помощью топора, лукавства и женщины».
60. Тогда Евфимий помрачнел и сказал: «У тебя ошибка во времени; я убил сейчас и для доброго дела!»
61. А женщина-лебедь и мужчина-лебедь рассмеялись ужасным голосом нечестивого и превратились в черных воронов.
62. И ворон посадил Евфимия на спину и полетел в верхний мир.
63. По пути ворон клевал звезды и ел хлеб небесный, посеянный в небе, чтобы у него хватило сил долететь.
64. И когда они достигли верхнего мира, ворон взмахнул крыльями и сбросил Евфимия со спины.
65. А на прощание дал ему перо из своего крыла, чтобы он прилежно составлял письма, какие пишут вороны и сказал: «Это тебе плата за содеянное!»
Вот повесть, которую приходится принять как истинную с момента, когда отец Евфимий открыл чудесный ларец, до его возвращения в этот из другого мира, то есть, до закрытия засова с помощью волшебного слова-ключа Зайин. В сущности, и эта история подтверждает мнение отца Варлаама, по которому буквы были когда-либо очень плодородными, потому что каждая буква в себе прятала, как в ларце с драгоценностями, по одному слову. Но из-за безалаберности людей, их неспособности хранить драгоценности, как уже было написано и записано, получилось так, что из многих букв без надобности составляется одно слово.
Уверились ли вы теперь, боголюбивые, ибо наступает, если еще не наступило, время, когда уверитесь?
Что же, отче Евфимий, что происходит в твоей душе, что не дает тебе ни отдыха, ни покоя? Видишь ли ты теперь вещи изнутри, видишь ли за белыми лебедями, которые тебе льстили и душу тебе возвеличивали незаслуженной похвалой, видишь ли теперь черных воронов, а за головой быка милое лицо Прекрасного, Спасителя нашего? Видишь ли теперь, что за живописными пресветлыми буквами Прекрасного и Михаила Непорочного скрывается азбука тех, которых попираешь ты ногой своей, как муравьев, от зависти, ибо пишут они перьями из крыльев ангелов Божьих; попираешь от страха, что они превзойдут тебя в умении! Видишь ли ты, несчастный Евфимий, что из-под руки их выходит азбука истины, азбука непослушных, ибо послушные согласны и с правдой, но в равной степени и с ложью, ибо первая не дороже им, чем вторая; они равнодушны, потому что им в послушании все едино — и добро, и зло, они не могут выбрать путь, по которому им хочется идти, они идут по дороге, которая им указана!
Ты видишь, я знаю, что видишь, но нечто не дает тебе сказать: «Да, воистину так. Воистину так, ибо так было и так будет, а я человек, несовершенный в своей человечности, и не призван, дабы обустраивать мир по моим законам, потому что он уже устроен по законам Божьим». И не потому ли, отче Евфимий, не потому ли ты теперь все сильнее жаждешь смерти отца Варлаама, что если он умрет, ты получишь первостарейшинство и обустроишь этот маленький кусочек мира Божия, этот наш монастырь, по законам твоим, твоей рукой данным? Ты хочешь отрезать участок земли от нивы Божьей и сказать: «Здесь я Бог, и нет здесь других богов, кроме меня!» Но нива Господня до небес простирается и под землей, она бесконечна, и никакими оградами ее не огородить, отче грешный!
А знаешь, отче Евфимий, обратно пути нет, потому что он тебе не нужен, ты не хочешь каяться, потому что дьявол вдохнул тебе в душу желание бесконечное: быстро и еще на этом свете овладеть знанием, а если это невозможно, то, по крайней мере, властвовать над теми, кто знает больше тебя; и твое властолюбие выше даже скалистого Олимпа! Ты знаешь, знаешь, отец Евфимий, что будешь убивать, как убивал, чтобы создать сладкий обман правдолюбия, что твоя жадная душа власти алчет, как алчет она лести и незаслуженной похвалы.
И ты чувствуешь, что и в умении краснописания ты все слабее, ибо для этой работы нужны душа и сердце, а ты продал свою душу за почести, а сердце за законы и правила, которые ты блюдешь и смотришь, чтобы их не нарушали, пуст и душой, и чувствами. Ты знаешь, хорошо знаешь, отец Евфимий, что твои глаза, твои уши, все твои чувства потеряли способность радоваться свежести мира: новорожденным ягнятам, цветению трав весной, новым буквам. Радость от нового ты сменил на зависть; ты завидуешь, что другие радуются обновлению и движению мира; тому, что время обновляется всякий день, обновляется и день, и месяц, и век. Ты уже никогда, разламывая гранат, не замечаешь, что его цвет отличается от цвета предыдущего, и никогда не скажешь: «Такого цвета я еще не видел; это красный цвет, но не такой, как все другие красные вещи в этом мире, другого оттенка, этот гранат не такой, как другие гранаты, он свежий, новый, другой, и я его не узнаю, ибо это новый мир, и я пока его не знаю!» Ты скажешь: «Этот цвет я знаю», так же и каждая новая буква, что выйдет из-под твоей руки, будет такой же, как и предыдущая, потому что она старая, и ты ее знаешь. И все новое ты сведешь к старому, ибо старое тебе известно, а новое неизвестно, и ты боишься его, потому что новое приносит перемены, а ты не хочешь изменений в твоей власти над послушными. И когда ты видишь воду весной в знакомой тебе реке, ты опять говоришь: «Эта вода старая, она с незапамятных времен текла здесь, и я ее знаю!» Но послушай, отче Евфимий: мир, как и вода, никогда не тот же самый, ибо перемены постоянны, и лишь изменчивость вечна в этом мире!