— Послушай, хлопец! Вы чьи люди?
— Мы вельможного пана Брагинского, — уныло отвечал мальчик.
— А где пан?
— Сбежал. И правитель его сбежал. И всё добро из усадьбы увезли.
— Почуяли войну… — задумчиво проговорил поручик. — А где же ваши? Отец, мать где?
— Отца убили, а мать давно померла. Братья в пущу побегли и козу увели. А я в лугах был на попасе. Как пришёл — туточки аж всё полыхает. Я целу ночь в орешнике сидел. Потом в лес ходил, искал. Нету никого. Пропала деревня.
— Да, — мрачно подтвердил поручик, понюхав струю гари, — пропали ваши Смолятичи. Ищи людей по лесам. Куда же ты собрался?
— В Москву, — сказал мальчик, шмыгнув носом.
Поручик широко раскрыл глаза.
— В Москву?! Вишь каков! Как же ты доберёшься до Москвы?
— Дойду. Я, пане, дошлый. Ты не смотри, что я мал… Я…
— А есть что будешь?
— Что добрые люди подадут.
— Слыхал, Тимоха? А зачем тебе, хлопец, в Москву?
— Москва велика. Там учат.
— Чему учат?
— Азбуке. Я учёный, четыре буквы знаю. Аз, буки, веди, глаголь…
— Много, — вздохнув, сказал поручик. — Что же ты, хлопец… Да как тебя звать?
— Алесь.
— Что же ты, Алесь, захотел в дьячки, что ли?
Алесь оглянулся, как бы проверяя, не слышит ли кто. И потом, поднявшись на цыпочки, сообщил приглушённым голосом:
— Я в воинские хочу…
Тут оба всадника захохотали так оглушительно, что лошади их пугливо навострили уши.
— Что вы смеётеся? — произнёс Алесь, свесив углы своего большого пухлого рта. Его красное, рябоватое лицо всё сморщилось от обиды.
— Не обессудь, любезный, — сказал поручик, отдышавшись. — А лет тебе сколько?
— Не знаю. Я тогда родился, когда у хромого Язэпа лошадь увели.
— Эх ты, — проговорил поручик, — думаешь, весь свет знает, когда у вашего Язэпа лошадь увели? А далеко ли Москва?
— Бают, не так далеко. Ежели под субботу выйдешь, то уж на той неделе придёшь.
— Вот как близко! Ну как, Тимоха, с ним быть? Учёный, в Москву собрался, говорит, недалеко…
Тимоха пожал плечами.
— У вас, господин поручик, дело государево. Дозволено ли с мальчишками забавляться на пути?
— Ну, ну, — добродушно сказал поручик, — не бросать же его, сирого и голодного, волкам на потребу.
— Отдать монахам! — сообразил Тимоха. — До Спасо-Голубинского монастыря довезём, а там…
— Пане военный, — подал голос Алесь, — дозвольте спросить, вы куда скачете?
— В Москву! — отвечал поручик.
— Добре! И я с вами!
На этот раз захохотал один Тимоха. Поручик вяло на него посмотрел.
— Хватит глотку драть, — сказал он, — видишь, парень не из дурачков, голова на месте, только мал ещё… Вот что, Алесь! Полезай ко мне на седло. Удержишься?
— Я и без седла могу, — сказал Алесь и взялся грязной рукой за стремя.
— Ну, ну, потише ты! Сзади меня садись и держись за кушак.
— Ваша воля, господин поручик, — подал голос Тимоха, — а только негоже нам попутчиков брать.
— Ничего, — сказал поручик, — довезём до людей, а там подумаем. Послушай, учёный, ежели спросят на заставе, чей ты, отвечай: государева Преображенского полка поручика Павла Ефремова слуга. Запомнишь? Ну, держись! У нас кони не как у вас — галопом скачут…
Топ-топ-топ… Топ-топ-топ…
Пыль поднялась и медленно осела на траву — первая весенняя пыль на солнечной стороне. Лёгкое облачко, ползущее по зеленоватому небу, остановилось и словно задумалось: доедет ли Алесь до Москвы и что ему в Москве делать? Ничего не известно. Облачко не успело добраться до горизонта, как растаяло в воздушном море. Так же исчезли и две конные фигуры — далеко-далеко, за косогором, на краю синего бора.
КОРЧМА
Смоленский шлях, выйдя за Толочин, сворачивает на Три Корчмы.
Когда-то там, на перекрёстке дорог, и в самом деле стояли три корчмы. Но из них уцелела только одна. Над её крыльцом торчал высокий шест с пуком соломы — знак, что здесь путники могут остановиться, накормить коней, выпить горячительного зелья и даже переночевать, положив рядом с подушкой пистолет, потому что в те неспокойные времена каждый путник должен был сам заботиться о своей защите.
Народа в корчме было немного. Какой-то шляхтич, уже сильно выпивший, дремал за столом, положив голову на руки. У окна сидели двое: один седоватый, с длинным жёлтым лицом, в длинном кафтане с бархатным воротником, беспокойно водил по сторонам длинным же носом. Другой, вероятно из панских слуг, одетый в узкую куртку, расшитую шнурами, тщательно зачёсывал за уши свои тусклые светлые волосы.