Был одним из наших периодически менявшихся учителей рисования. Я хорошо его помню. Невысокий, темноволосый, с круглым лицом и пристальным, внимательным взглядом темных глаз из-за очков. Он уделял нам не слишком много внимания. Виленские гимназии обеспечивали штатными должностями местных художников, которые как-то умели справляться со скукой уроков. Потом он стал заведующим кафедрой монументальной живописи на художественном факультете нашего университета.
Его личность всегда казалась мне довольно загадочной — как, впрочем, и его живопись, которая упрямо отмежевывалась от современности (как от девятнадцатого, так и от двадцатого века), но настолько убедительно представляла человеческие тела, что на фоне других художников нашего города он выделялся больше всех. Он был самым что ни на есть коренным вильнянином, сыном и внуком местных художников Александра и Винценты Слендзинских. Отсюда раннее знакомство с художественной мастерской и переданные по наследству секреты ремесла (методы изготовления красок, позолоты, грунтовки дерева).
Он родился в 1889 году. Детство провел в Вильно и в имении Кочуны в Ковенской губернии, у своих теток Констанции Прозор и Изабеллы Фронцкевич. Сначала хотел стать пианистом, но одновременно ходил в школу Трутнева (ту самую, где учился Хаим Сутин). После выпускных экзаменов уехал учиться в Петербург, где в 1916 году окончил Академию художеств.
Так значит, в двадцатом веке такая живопись, как у него, была возможна? Это кажется невероятным. Похоже, что в Париже, куда Слендзинский отправился в 1924 году, он не замечал ни импрессионистов, ни фовистов, ни кубистов, а, переехав в Италию, погрузился в Возрождение, прежде всего флорентийское. В своих индивидуальных и групповых портретах он хотел быть хорошим ремесленником, подсмотревшим приемы флорентийских мастеров. Он занимался полихромной скульптурой, поэтому некоторые из его портретов — барельефы, в которых нет ничего от прихотливости линий и сосредоточенности на цвете, характерных для двадцатого века. Из этого следует, что вопреки столетию, которое много рассуждало об искусстве с большой буквы и авангарде, он не творил, а исполнял — внимательно и старательно. Кстати говоря, он был членом группы «Ритм».
Мне кажется, что одна из его работ не похожа на другие — это «Оратория», символизированная панорама его любимого города, очень чувственная и волнующая. В 1943 году немцы несколько месяцев продержали Слендзинского в лагере в Правенишках[429] в качестве заложника. После войны он навсегда покинул Вильно, поэтому «Оратория» (1944) носит подзаголовок: «Исход из города».
Он стал профессором рисунка в Краковской политехнике, а затем ее проректором и ректором. Вероятно, можно было бы воссоздать историю кампании, которую развернули против него краковские художники, избравшие своим идеалом Францию, что в ПНР имело политический подтекст. Во всяком случае, его никогда не приглашали в Академию художеств. Должно быть, он посмеивался над их проблемами, когда они, отвыкшие от фигуративной живописи, были обвинены в «формализме» и пытались малевать человеческие фигуры «как живые». Слендзинского они вообще не считали художником, в лучшем случае стилизатором, и, наверное, называли его картины «жестяными» и «деревянными». Он же, как я подозреваю, видел в большинстве их полотен мазню — и, наверное, был прав. Из этого следует, что все мы живем во власти того, «что сейчас носят», даже не подозревая, насколько это закрывает нам глаза на совершенно иные возможности. Афронт, нанесенный Слендзинскому, был незаслуженным.
Его единственная дочь Юлита стала известной пианисткой и клавесинисткой. Благодаря ее пожертвованиям при городском музее Белостока была создана галерея имени Слендзинских. Я читаю журнал «Ананке», издающийся людьми, связанными с этой галереей и хранящими память о роде Слендзинских.
Людомир Слендзинский умер в 1980 году, прожив девяносто один год, и похоронен на Сальваторе[430].
429
430