В самом начале двадцатого века другой русский, Максим Горький, посетил Нью-Йорк и написал репортаж под названием «Город желтого дьявола» (то есть доллара). Читая эту книгу, я думал, что он преувеличил, но не слишком: таким был тогда этот город для низов, и многие его особенности сохранились до сих пор. А Горький поехал потом на Соловки и послушно сделал вид, будто не понимает, что такое исправительно-трудовой лагерь.
Единокровная сестра Юзефа Виттлина, родившаяся, как и он, во Львове, была врачом-педиатром. После 1939 года работала в советской системе здравоохранения и много ездила по Советскому Союзу. Когда Львов заняли немцы, переехала в Варшаву и, поскольку до войны принадлежала к художественным и аристократическим кругам, жила в относительной безопасности. Впрочем, у нее была так называемая правильная внешность: крупная блондинка с голубыми глазами. Сразу после войны она попала в Министерство здравоохранения, ездила за границу, в том числе в Нью-Йорк, к брату, у которого я с ней и познакомился. Затем стала чиновницей Всемирной организации здравоохранения и поселилась в Женеве.
Мы постоянно вели разговоры — в Нью-Йорке, Варшаве и Беркли, куда она приезжала почти каждый год в качестве visiting professor. Но дружбой я бы это не назвал. Сомневаюсь, была ли Викта вообще способна на дружбу, любовь или какие бы то ни было чувства. Быть может, какое-нибудь событие сковало ее сердце льдом, а может, она такой уродилась. Она страдала от полного одиночества, которое, как я подозревал, было связано с ее сосредоточенностью на себе. Когда-то она была замужем, но не обмолвилась об этом ни словом. Ее остроумные замечания и сплетни производили такое впечатление, будто в ее памяти сохранилось всё довоенное кафе «Земянское»[141]. Она была на «ты» со скамандритами, но больше всех дружила с Юлеком, то есть Тувимом. Кроме того, у нее было совершенно варшавское чувство черного юмора.
Ее знания о двадцатом веке были на редкость обширны — ведь она познала две тоталитарные системы и пережила Катастрофу. Она путешествовала по всему миру и говорила на множестве языков. Вероятно, эти знания легли в основу ее мировоззрения, в котором не было места вере во что бы то ни было, как, впрочем, и надежде. Даже марксизм был для нее духовной роскошью, не говоря уже о религии. Викта исповедовала материализм, но не диалектический. И едва не сходила с ума от ужасающего одиночества, повторяя, что должна наконец покончить с собой.
Она была очень скупа и почти ничего на себя не тратила, откладывая деньги с довольно приличной зарплаты международного чиновника и профессора. Думаю, что, помимо прекрасной женевской квартиры, у нее лежала немалая сумма в банке. Викта сдержала обещание наложить на себя руки, когда выдержать будет уже невозможно, и совершила самоубийство, завещав все свое состояние государству Израиль. Я просил ее опубликовать письма Тувима, которых у нее была целая пачка, но перед смертью она их сожгла.
Это слово есть уже у Миколая Рея[142]. Значит, можно воспользоваться им, чтобы перевести английское понятие «mindfulness», в котором многие буддисты заключают всё учение Будды. «Внимательность» означает позицию внимательной благожелательности к природе и людям — в каждой детали мы замечаем то, что происходит вокруг нас, вместо того чтобы рассеянно проходить мимо. Читая издаваемые в Калифорнии антологии буддийской поэзии, я вижу, какие плоды приносит внимательность в поэзии нескольких последних десятилетий, причем не только в той, чьи авторы считают себя буддистами. Подход прямо противоположный навыкам технической цивилизации с ее спешкой и мелькающими телевизионными картинками, несомненно, способствует повышению интереса к охране природы, поскольку ум обращается к тому, что здесь и сейчас.
141
«
142