Несмотря на все протесты и ходатайства, Азеф пробыл в заключении два с половиной года. Содержался он в условиях довольно сносных, однако был ими очень недоволен. В ответ на жалобы Азефа немецкая администрация любезно предложила ему перейти из тюрьмы в лагерь для гражданских пленных русской национальности. Это предложение Азеф отклонил.
Б. И. Николаевский напечатал выдержки из тюремных писем Азефа. Они изумительны по бесстыдству. Их тон -- тон дневника, который Альфред Дрейфус вел на Чертовом острове. С Дрейфусом, впрочем, Азеф сравнивает себя и сам: "Меня постигло,-- пишет он,-- величайшее несчастье, которое может постигнуть невинного человека и которое можно сравнить только с несчастьем Дрейфуса". Заодно, Азеф скорбит и обо всем страждущем человечестве. Его чрезвычайно угнетает "Молох войны",-- как это в самом деле люди так жестоки друг к другу! "Слабый луч надежды" приносит ему, правда, русская революция: обстановка изменилась, и о "мерзавцах" писать больше незачем. Азефа радует поездка Ленина из Швейцарии в Петербург,-- "почтительное отношение Германии к едущей в Россию группе социал-демократов пацифистского направления". Он и сам с удовольствием принял бы участие в строительстве новой России: "я хотел бы помочь в работах по окончанию этого здания, если я не принимал участия в их начале". Максим Горький сказал как-то венгерскому военнопленному, что "людям не хватает любви друг к другу и что будущий интернационализм будет не социализмом, а любовью к людям". Азеф приветствует эти трогательные слова, отмечая (быть может, не без свойственного ему почти незаметного, зловещего юмора), что Горький, "хотя и поэт, но в то же время и весьма реальный политик". В общем, Азеф, по-видимому, был вполне доволен ходом русской революции. "Россия принесет мир человечеству. Ex oriente lux!"27 -- в порыве бодрости пишет он Муши, одновременно давая указания и насчет изготовления корсетов.
27 Свет с востока! (лат.)
Впрочем, Азеф искал утешения не только в радостных политических событиях. Он искал утешения также в нравственном самоусовершенствовании: "После молитвы,-- пишет он,-- я обычно бываю радостен и чувствую себя хорошо и сильным душою. Даже страдания порою укрепляют меня. Да, и в страданиях бывает счастье,-- близость к Богу". Ко дню рождения Муши он составил для нее в тюрьме таблицу морально-философских правил,-- так 17-летний Николенька Иртенев писал "Правила жизни". Привожу некоторые из наставлений старого Азефа: "Пиши лишь то, что можешь подписать..." "Делай лишь то, о чем можешь сказать..." "Наперед прощай всех..." "Не презирай людей, не ненавидь их, не высмеивай их чрезмерно,-- жалей их..."
Б. И. Николаевский высказывает предположение, что в своих письмах Азеф задавался целью угодить берлинскому "полицей-президиуму". Думаю, что фон Ягов этих писем в глаза не видел,-- он был и без того достаточно занят. Да и тюремные цензоры (от которых совершенно не зависела участь Азефа), вероятно, читали его мысли не слишком внимательно,-- отношение Неймайера к Богу, к миру и к людям им было, наверное, вполне безразлично. К тому же, берлинской полиции отнюдь не должно было бы понравиться, например, то обстоятельство, что посаженный ею в тюрьму человек сравнивает себя с Дрейфусом. Насколько я могу судить, у Азефа, как у многих закоренелых разбойников, на старости лет развилась страсть к слезливому многословию. Он теперь действительно "писал лишь то, что мог подписать",-- но это писал с удовольствием и в неограниченном количестве.
После октябрьской революции Азефа выпустили на свободу -- в сущности, так же непонятно, как и в свое время арестовали. Его сожительница рассказывала Николаевскому, что для заработка Неймайер поступил на службу -в германское министерство иностранных дел. От себя замечу: указание чрезвычайно интересное. В дипломаты Азеф очевидно не годился. Не мог он быть приглашен и сверхштатным служащим: в министерства иностранных дел на должности явные иностранцев нигде не принимают; Азеф вдобавок и по-немецки писал безграмотно. Остается предположить, что германское правительство хотело его использовать для каких-либо темных дел военного времени. Там, в 1918 году, испытанные таланты Азефа бесспорно могли пригодиться. Быть может, поэтому его и выпустили из тюрьмы. Быть может, поэтому он после освобождения уверял Муши, что мечтает о скорейшем отъезде в Швейцарию из страны, где с ним обошлись так плохо. Швейцария была в 1918 году главным центром мирового шпионажа. Но все это лишь мое предположение. Азеф наверное унес с собой в могилу не одну тайну, и мы не можем утверждать, что он собирался начать новую жизнь -- в качестве германского шпиона. Дни короля предателей уже приближались к концу.
XII
В книге Литтона Стрэчи "Елизавета и Эссекс" есть незабываемая страница: смерть страшного короля Филиппа II. Король-инквизитор, покрытый гниющими язвами, умирал в нечеловеческих страданиях, "в экстазе и в муке, в нелепости и в величии, жалкий и счастливый, праведный и ужасный".-- "Совесть его была спокойна,-- говорит Стрэчи.-- Он всегда исполнял свой долг. Он всю жизнь трудился в крайнюю меру сил. Только одна мысль угнетала Филиппа II: был ли он достаточно усерден в деле казни еретиков? Конечно, он сжег их много. Но, может быть, надо было их сжечь еще больше?.."