- Нет, так нельзя, - раздраженно сказал Азеф - бить надо наверняка.
- Иван Николаевич, - заговорил Савинков - я не понимаю, более точных сведений у нас никогда не будет. Товарищи видели карету три раза на расстоянии двух шагов. Стало быть Плеве мог быть уж три раза убит. Проводя наружное наблюдение дальше, мы только рискуем всем делом. Я предлагаю немедленно утвердить план и в следующий же четверг произвести покушение.
Азеф ничего не ответил. Мацеевский сказал:
- Совершенно верно, времени терять нечего. Наступило молчанье. "Убьют", думал Азеф.
- Хорошо, - сказал он - но мне не верится, чтоб план прошел в точности, ведь маршрута не знаете, ставить акт у самого департамента, как ты хочешь Павел Иванович, всё равно что мыши лезть к кошке в рот. Я не могу дать на это свое согласие.
- А я вам говорю, Иван Николаевич, дальше вести такое наблюдение невозможно, мы влетим в лапы полиции. Нужно скорей кончать. Сорвется, не мы одни в Б. О., пойдут другие. А сидеть, ждать лучших условий - невозможно.
- Верно, - сказал Сазонов. - Давайте говорить о плане.
Азеф молчал. Фыркнула громко лошадь второй пролетки, обдавая слюной. В поле было необыкновенно темно и тихо.
- Ну, что ж, Иван Николаевич, согласен? - спросил Савинков.
- Если вы так хотите, хорошо, попробуем счастья, - медленно проговорил Азеф.
Мацеевский вздохнул, повернулся на козлах.
- Что ж ты предлагаешь свой план, Павел Иванович?
- Да, в общем, план этот, товарищи его знают.
- Он мало детализован, - сказал Азеф, - до будущего четверга есть еще время, приходи завтра в "Аквариум" половина десятого, мы детализуем план. И ты сообщишь товарищам.
Недалеко в поле раздался крик. Кричал мужской, хриплый голос "Стой! Стой!" и раздался шум столкнувшихся телег.
- Что такое? - прошипел, вскакивая с пролетки, Азеф.
Сазонов бросился на шум в темноту. Все замолчали. В темноте Сазонова не было видно. Крик сменился бранью. Брань неслась по полю в несколько голосов. Было ясно, столкнулись в темноте мужичьи телеги.
Сазонов вернулся.
- Стало быть завтра полдесятого в "Аквариуме"? - сказал Савинков.
- Они по этой дороге едут? - спросил Азеф.
- По этой, но еще далеко.
- Всё равно. Надо ехать. Все детали получите от Павла Ивановича.
Пожав руку Мацеевскому и Савинкову, толстое, черное пальто и котелок скрылись у второй пролетки. Лошади с трудом проворачивали экипажи в пашне. Вытащив на укатанный проселочник, быстро тронули в темноте. Было слышно веселое пофыркиванье и мягкий цок восьми копыт, ударяющихся в притоптанную землю.
20
- Как вы, Иосиф, думаете, будет убит Плеве?
- Уверен, - ответил Мацеевский, сдерживая лошадь, наезжавшую на первую пролетку.
- Я тоже.
Они выезжали на большой, тряский, плохо вымощенный тракт. Вторая пролетка поехала шагом, первая тронула рысью и скрылась в темноте.
Сидя в пол-оборота, Мацеевский разговаривал с Савинковым.
- Знаете что, провезите меня по Среднему.
- Хорошо. Что там у вас?
- Жена и дети, - голосом улыбнулся Савинков.
- Правда? И вы их не видите?
- Вот уж полтора года. Без меня мальчишка родился. Мацеевский, покачав головой, пробормотал длинное "иэх".
- Какой номер?
- 28.
- Когда ехали по Среднему, он был пустынен, желт от пятен огней. Проплыла фигура городового рядом с странным очертанием ночного сторожа. Мацеевский пустил лошадь шагом. Пролетка проезжала дом №28.
- Темно, - сказал Савинков.
- Какой этаж?
- Третий. Крайнее окно. Темно, - он вынул часы.
- Скоро два, - сказал.
- Куда же вас?
- Отвезите на Невский.
21
Вера стояла в темноте у кровати ребенка. Одной рукой держала сонное, пахнущее теплотой и детскими запахами тельце, другой меняла обмоченную простынку, что-то тихо шепча в полусонье попискивающему мальчику. Но это были не слова, а какое-то особое общенье между матерью и сыном.
22
Барин в пенснэ, с брезгливым лицом и завитыми усами, без четверти девять кончал пить кофе. Несколько раз взглядывал на стенные часы. Кофе был допит. У подъезда - экипаж. В девять директор департамента Лопухин проходит в кабинет на Фонтанке. Без пяти девять. А человека, свиданье с которым условленно, нет.
Рядом с чашкой лежало письмо. Оно было прочтено. Но всё ж, дожидаясь, Лопухин перечитывал: - "Дорогой Алексей Александрович! Простите, что опять беспокою вас, но обстоятельства крайне важные вызывают меня к этому. Еще осенью от известного вам секретного сотрудника были получены мною вполне определенные указания, что приблизительно в январе предполагается совершить покушение на жизнь статс-секретаря Плеве, при чем были указаны и лица наиболее близко стоящие к террористической деятельности. Таковыми являлись Серафима Клитчоглу, Мария Селюк и Степан Слетов. Серафима Клитчоглу была обнаружена, проживающей нелегально в Петербурге, и за ней велось секретное наблюдение. Испросив вашего разрешения, я предложил сотруднику отправиться к Серафиме Клитчоглу и вступить с ней в сношения. Секретный сотрудник посетил ее, при чем Серафима Клитчоглу рассказала следующее:
"Боевая организация существует и в ее составе насчитывается 6 человек исполнителей, выразивших готовность пожертвовать собой. Для покушения на министра предполагается применить динамит, коего в распоряжении организации имеется до двух с половиной пудов. Никого из исполнителей пока еще в Петербурге нет, она же находится здесь в качестве маяка, т. е. к ней должны все являться. Руководителя обещали прислать из-за границы и, кажется, что он уже приехал в Россию, но в Петербурге его еще нет. При этом Клитчоглу рассказала сотруднику подробно, как выслеживают министра и как предполагают подкараулить его при выходе от одной дамы, проживающей на Сергиевской".
Обо всем изложенном я своевременно доложил письменно (доклады за №№ 26 и 32-904) и словесно вам. Но, к сожалению, наблюдать за Клитчоглу было поручено наблюдательному агенту начальника охранного отделения полковника Кременецкого. Этот агент, имеющий склонность сообщать преувеличенные и не всегда точные сведения, был помещен на жительство в те же меблированные комнаты, где жила Клитчоглу. 28 января Клитчоглу посетил Мендель Витенберг. Агенту "показалось", что он принес с собой бомбы. И ввиду, якобы, этого полк. Кременецким было отдано приказание о ликвидации, которая и была произведена в ночь на 29 января, но осязательных результатов не дала, да и дать не могла потому, что из вышеприведенных слов Клитчоглу ясно было, что план только что разрабатывался и что исполнители еще в Петербург не приехали.
За отсутствием улик, Клитчоглу теперь находится на свободе. Секретному же сотруднику, через которого получаются столь важные сведения, благодаря неразумной и невызываемой делом поспешности полковника Кременецкого, грозит провал, в доказательство чего прилагаю при сем копию письма к нему известного члена центрального комитета партии соц.-рев. Михаила Гоца.
Сообщая о вышеизложенном убедительно прошу вас, Алексей Александрович, пресечь невыгодные общему делу интриги отдельных чинов департамента полиции и охранного отделения, подводящих заслуживающий всяческого внимания источник под неминуемый провал.
Искренно преданный вам Л. Ратаев."
Лопухин органически не переносил расхлябанности. Он точно сказал Ратаеву, чтобы Азеф был без четверти девять. "Говорить с провокатором, конечно, отвратительно", недовольно морщась, думал Лопухин. "Еще чего доброго с рукой полезет? Нннет, голубчик, ты необходим, но на почтительной дистанции".
В девять, Азеф грузно и тяжело вошел в кабинет за Лопухиным. Было видно, он взволнован. Лопухин принял это за выражение смущенья.
- Садитесь пожалуйста, - сказал Лопухин, указывая на кресло против письменного стола. Азеф сел. Свет окон осветил его. Лопухин остался в полутени.
"Как отвратителен", - думал Лопухин глядя на Азефа. Азеф был бледен утренней бледностью. Лицо смято. поэтому губы казались особенно красными и мясистыми.
- Вы инженер Евно Азеф?
- Да, - оказал Азеф, и поморщился, ему было неприятно, что Лопухин назвал его по фамилии, и тот легчайший оттенок антисемитизма, который показался ему в слове "Евно".